А они пригласят ее внутрь. В заднюю комнату.
Куропатка сварит кофе, и Руфь расскажет им про Америку. Про Америку? Да, про
Америку. Ведь именно там люди становятся знаменитыми и богатыми. И они
откинутся на спинки и будут бить себя по коленям. И еще они угостят ее пирожными.
Большими белыми пирожными с морошковым
Кремом. Она уже чувствовала его вкус.
Несколько дней Руфь все держала в секрете.
Потом она
I •• I .1 < I что Управляющая дала ей денег
на мелки и краски, потому что она собрала так много пожертвований для миссии и
еще нарисовала большие картины для лотереи. Мать как-то странно взглянула на
нее и недоверчиво спросила, почему она столько времени молчала об этом. Руфь
объяснила, что из-за болезни обо всем забыла.
Эмиссар заметил, что эти деньги следовало
потратить на что-нибудь полезное. Руфь опустила голову и возразила, что желания
покойников следует исполнять. Он сдался. Тогда Руфь опустилась на колени и
поблагодарила Бога и Управляющую.
Внизу, стоя на коленях, она смотрела на
всклокоченную бороду Эмиссара, на его синеватую кожу и думала о рыбах,
плавающих в безбрежном темном море, о которых никто ничего толком не знает. Не
знает даже, какого цвета они становятся под водой. Она видела их так явственно.
Большие, с открытым ртом, в глубине которого поблескивало белое и красное. Как
у Эмиссара. Мелкая сельдь плавала между их острыми зубами. Синий и серый цвет
сливались друг с другом, отсвечивая то белым, то красным. «Во веки веков.
Аминь».
Руфь устроила алтарь Управляющей. На ящике под
бабушкиным крыльцом. Алтарь она украсила огарком свечи и старой салфеткой.
Получилось красиво. Но зажечь свечу она не решилась, хотя крыльцо почти всегда
было мокрым от дождя, — мог случиться пожар.
Со временем Руфь забыла, что краски и мелки
она получила не от Управляющей. И ей казалось, что Управляющая на небесах
совсем не против этого.
Зато Руфь разрешала себе использовать только
один лист бумаги в два дня. Так, по мнению учителя, следовало развивать свое
мастерство. Рисунки сверкали, и от них приятно пахло. Руфь расставляла их у
стены и вокруг кровати. Йорген не сводил с них глаз. Он почти ничего не
говорил, но она видела, что рисунки ему нравятся.
Все чаще и чаще она думала о том человеке,
которому ей хотелось показать свои рисунки и который, возможно, нашел бы их
гениальными. Ведь Йорген ничего не понимал в рисунках. Он вырезал свои
деревянные фигурки. И хвалить его приходилось ей. Иначе и быть не могло.
Но ведь и ей тоже требовался свой человек. Не
только затем, чтобы показать ему рисунки, но и чтобы поделиться с ним своими
мыслями. О том, что, даже имея краски и мелки, нарисовать хороший рисунок очень
трудно. Очень. И что все важное уже нарисовано людьми, которые умели делать это
лучше, чем она.
Сидя под бабушкиным крыльцом, Руфь поняла, что
сильно отличается от других детей. Но об этом не знал никто, кроме нее самой, и
потому она любой ценой должна была это скрывать. Ведь быть не такой, как все,
очень стыдно.
И об этом она тоже могла бы поговорить с тем
человеком. Если бы он существовал.
ГЛАВА 3
Горм, не задумываясь, ответил бы «да», если бы
кто-нибудь спросил у него, любит ли он маму.
Она всегда так ласкала его, что он просто не
мог ответить иначе. Но его никто ни о чем таком не спрашивал. Даже когда он был
совсем маленький. У Гранде не говорили о чувствах, которые должны были
храниться в кругу семьи.
Ему никогда не приходило в голову, что он мог
бы обнять ее и сказать: «Мамочка, я люблю тебя». Чем крепче мать прижимала его
к себе, тем безвольнее висели вдоль туловища его руки. Если это происходило на
глазах у сестер, он про себя горячо просил у них прощения. Не вслух, конечно,
но от всего сердца: «Простите, что она меня обнимает».
Когда Горм был совсем маленький, он был
уверен, что вовсе не обязательно говорить вслух, чтобы сестры его поняли. Со
временем он догадался, что все не так просто. Он мечтал научиться говорить
такие слова, которые заставили бы их понимать его. Но таких слов, видимо, не
существовало. А Горм считал, что только ему не удается сказать именно то, что
он думает.
Мать не отпускала его от себя, предоставив
сестрам играть друг с другом. Иногда она говорила со вздохом:
— Марианна и Эдель — папины дочки, большие
папины девочки.
И Горм понимал: он не может быть папиным
мальчиком, потому что он должен быть маминым.
Мало того, что Эдель и Марианна были папины
дочки, они были еще и самые красивые девочки на свете. Он представлял одну из
них лебедем, другую — бакланом. Одна была белокурая, другая — темноволосая. Но
это была его тайна. Таким образом, они как бы принадлежали только ему.
При звуках материнского голоса у него всегда
возникало чувство, будто он забыл что-то важное. Это было непростительно. При
звуках ее голоса он видел настороженные птичьи глаза сестер, сестры
отворачивались от него и уходили. Потому что в сердце матери не было для них
места. И виноват в этом был он.
В голосе матери таилось то, что могло
случиться в любой час, в любую минуту. Слыша его, Горм часто понимал, что
обидел мать, хотя у него и в мыслях этого не было. Иногда при звуках ее голоса
на него накатывало чувство черного одиночества. И не всегда причина была в ее
словах. Даже когда мать была совершенно спокойна, ее голос часто давал ему
понять, что он разочаровал ее и она хотела бы его наказать. Или уехать от него?
В любую минуту ее голос мог вызвать у него
приступ тошноты. Горм сам не понимал, боится ли он, что она уедет от него, или,
напротив, ему хочется избавиться от ее общества. Так или иначе, тошнота стала
появляться у него уже очень давно, и он привык подавлять ее. Его редко рвало.
Он рано понял, что Гранде — важные птицы. Как
ни странно, но это внушила ему мать, а не отец или бабушка, истинные Гранде.
Мать рассказала, что фирму «Гранде & К°» создал его прадед и что постепенно
она стала самой крупяной в их городе. А также, что его отец председатель «Союза
коммерсантов» и президент местного клуба «Ротари».
Отец говорил немного. К тому же он редко бывал
дома, у него было много деловых встреч.
«Папа должен идти», — обычно говорила мать.
Всегда одним и тем же тоном. И этот тон означал, что в отсутствие отца Горм
должен быть особенно послушным.
В раннем детстве Горму казалось, что как
только отец скрывается за дверью, он вроде перестает существовать. И так
продолжается до его возвращения домой. Но со временем он понял, что вне дома
отец просто живет в другом мире. Где нет места ни матери, ни сестрам, ни Горму.
* * *
Сколько Горм себя помнил, 17 мая"
[4]
они всегда
приходили к отцу в контору, чтобы посмотреть на праздничное шествие, идущее
мимо открытых окон отцовской фирмы.
