После возвращения в Осло Руфь не раз была
близка к тому, чтобы все бросить и уехать домой. Тур, как и в Рождество,
болезненно отнесся к ее отъезду.
Ей удалось уговорить Уве поставить телефон,
чтобы она могла звонить домой несколько раз в неделю. Сначала от этого стало
только хуже. Но вскоре Тур понял, что слышать голос мамы тоже важно. Для них
обоих. Через месяц-полтора он уже как будто смирился с тем, что мама живет в
Осло, потому что она должна стать художником.
Он доверял ей свои тайны, которые как бусинки
перекатывались у него в голове. Вроде того, что он хочет купить самолет и летать
в воздухе. Или что его пожарная машина хорошо ездит и на трех колесах.
* * *
На летние каникулы Руфь сняла домик на берегу
в Хельгеланде и уехала туда с Туром. Она уже давно искала новых мотивов. Но
женщина на мостках напомнила о себе. Теперь она начала ходить по воде. И всегда
была опасность, что она утонет.
Однажды вечером, уложив Тура спать, Руфь
увидела ее на скале над их домом. Женщина была в красном купальнике и с
резиновым спасательным кругом, с какими плавают дети.
Руфь начала делать наброски, и тогда женщина
предстала перед ней обнаженной с широким поясом на талии. Намыленные волосы
торчали дыбом, как иголки на еже. Обычно она являлась Руфи поздно вечером или
рано утром. А иногда и во сне. Это было как наваждение.
Но то лето выдалось дождливое, и у Тура здесь
не было товарищей для игр. Руфь решила попросить у Уве разрешения пожить вместе
с Туром дома. Уве был в добром расположении духа и сказал, что ему это подходит
— он как раз собирается надолго уйти в горы.
Когда они приехали, Уве был еще дома, и Руфь,
смирившись с этим, покорно ждала его отъезда. Она лишь немного прибралась,
слушая через окно радостный крик Тура, встретившего своего товарища.
Уве окликнул ее из спальни, и она вошла к
нему. Обнаженный по пояс, он складывал вещи в рюкзак. Она видела, что он все
еще позирует перед ней: смотри, мол, что потеряла.
— Мне надо сказать тебе одну вещь.
Она замерла в ожидании, Уве не поднимал глаз.
— Я хочу развестись, — сказал он, глядя на
шкаф. Наступило молчание, и Руфь удивилась, что оказалась не
подготовлена к этому.
— Значит, ты нашел себе пару? — спросила она,
удивляясь, как ему удалось произнести такую серьезную фразу, складывая в рюкзак
вещи.
— Да, мы с Мерете решили пожениться. Хочу,
чтобы у меня была нормальная жизнь.
— Она переедет к тебе сюда?
— Да, если захочет.
— Ты еще не говорил с ней об этом?
Наконец он поднял глаза, на его лице была
написана неуверенность.
— Говорил — не говорил, какая разница, —
уклончиво ответил он.
— А она знает, что Тур тоже живет здесь?
— Как она может этого не знать? — сердито
буркнул Уве, запихивая в рюкзак майки и носки.
Под загорелой кожей играли мышцы. Бицепсы,
которыми он так гордился.
— Она тоже идет с тобой в горы?
— Да. Будем ночевать в палатке. Собираемся
дойти до шведской границы.
— Как я понимаю, она женщина в твоем вкусе. И
давно вы вместе?
Он выпрямился и, не отвечая, улыбнулся ей во
весь рот. Руфь не понимала, что толкнуло ее. Но вдруг почувствовала себя такой
же свободной, каким был Уве. И эта свобода заставила ее признать, что Уве —
мужчина, способный внушить страсть. Он больше не отягощал ее совесть, он стал
свободной добычей. В том числе и для нее.
Ни о чем не думая, Руфь положила руки на его
голые плечи, и его растерянность доставила ей наслаждение. Ей была приятна сила
его плеч, когда он жадно обнял ее. Пока Уве, закрыв глаза, целовал ее, Руфь
испытала экстаз свободы. И когда он опрокинул ее на кровать, она, всхлипнув,
отдалась ему. Наконец-то она тоже стала частью его тайных приключений. Она
упивалась этим, и он, насколько она его знала, тоже.
Уве был нежен и сердечен, как никогда. И что
бы он потом ни вспоминал о ней, ей хотелось, чтобы он запомнил именно этот
день.
* * *
После возвращения в Осло Руфи казалось, что
она ходит по улицам рядом с самой собой. Просыпается утром рядом с самой собой.
Она была не в состоянии поддерживать дружеские отношения ни с кем в Доме
Художника и не ждала от будущего ничего хорошего.
И даже радость от сообщения, что на Осеннюю
выставку приняли две ее картины, длилась не дольше, чем она его читала. Руфь
по-прежнему часто посещала музеи и галереи, но и это не приносило ей
облегчения.
Однажды сырым холодным днем она увидела в
Национальной галерее высокого человека в пальто. Он стоял к ней боком. Затылок.
Щека. Неужели он?
В космосе летел звездный дождь с хвостом из
светящихся предметов. Белые и синие звездные туманности обожгли ей лицо и
затруднили дыхание. Воздух сразу сгустился в дрожащий поток. Руфь помедлила
минуту, а потом решительно подошла ближе.
Он обернулся. Это был не Горм.
Она вышла на улицу и побрела наугад. Ноги сами
привели ее к Дому Художника. Ей захотелось еще раз увидеть на стене свои
работы, принятые на Осеннюю выставку, прежде чем их снимут
Какое-то время она надеялась, что их
кто-нибудь купит, но потом потеряла надежду. Сейчас на «Женщине в сухом
бассейне» висела красная бирка. С бьющимся сердцем Руфь пошла в контору, чтобы
узнать, кто купил ее картину.
— Какой-то немецкий галерейщик. Он купил две
картины и хотел бы познакомиться с художником, — сказала секретарша.
— А чья вторая картина?
— Обе твои.
— Ты хочешь сказать, что он купил обе мои
картины? -Да.
— Тогда почему ты повесила табличку о продаже
только на одну? — Руфь глубоко вздохнула.
Секретарша что-то пробормотала в свое
оправдание, но Руфь не поняла ни слова.
— Где он? Этот галерейщик?
— По-моему, он сидит внизу в кафе. Ты говоришь
по-немецки?
— Если понадобится, я заговорю и
по-итальянски.
Его пальто из верблюжьей шерсти лежало рядом
на стуле. Пристальный взгляд — единственное, что Руфь заметила на первых порах.
Когда они с секретаршей подошли, он встал, поклонился и поднес руку Руфи к
губам, словно она была королевской особой.
— August Gabe. Aber doch, sagen Sie AG."
[35]
.
Секретарша ушла, и галерейщик поинтересовался,
говорит ли Руфь по-немецки. Пришлось сказать, что она предпочитает норвежский
или английский.
С надменной любезностью он обнажил ряд белых
зубов. Не переводя дыхания, он сказал ей по-английски, что ее картины
интересны, но не закончены, и одновременно попросил официанта принести ей
белого вина.
