Когда Горм приехал, мать была без сознания. В
больнице она пришла в себя, и ей дали морфин. Несколько часов он просидел у ее
кровати, не зная, о чем говорить. Он чувствовал, что должен что-то сказать ей,
но в голове у него было пусто. Временами он не был уверен, знает ли она, что он
рядом.
Занавески были задернуты. Единственное, что в
палате было живым, — это дыхание матери, которое заставляло подниматься и
опускаться ее провалившуюся грудь. Себя он чувствовал бумажной куклой, согнутой
пополам и посаженной на стул.
Горм не хотел отходить от матери и потому
попросил сестру позвонить Эдель и Марианне и сказать, что положение
критическое. Пусть приедут как можно скорее. Он был рад, что пока их тут еще
нет. С ними он чувствовал бы себя еще беспомощнее.
Ее руки, лежавшие на одеяле, были синеватые и
прозрачные. Вид капельницы и пакета с коричневатой жидкостью, прикрепленного к
краю кровати, внушил ему чувство, что кто-то злобный хочет унизить мать и
выставить ее в смешном виде. Он попытался убедить себя, что такая мысль могла
прийти в голову только ребенку, но это не помогло. Зато разозлило еще больше.
Он взял полотенце и прикрыл им пакет.
Фигуры матери под одеялом не ощущалось совсем.
Торчащая из-под перины голова, казалось, существовала сама по себе. Лицо с
гладкими скулами светилось белизной. Кожа да кости. Губы утратили очертания и
были бледнее лица. Гнев Горма усилился еще больше.
Он пошарил в сумке, которая у матери всегда
была наготове и которую они захватили с собой в больницу, и нашел косметичку. И
тут же весь сжался в своем большом теле — ему снова было семь лет. Он решил
подкрасить мать. Наклонившись над ней, он провел помадой по губам. Рука у него
дрожала. Но ему удалось овладеть собой и довести начатое до конца.
На мгновение мать открыла глаза. Губы
попытались что-то произнести, но он ничего не понял. Он знал, чего мать ждала
от него. Ведь, кроме него, у нее никого не было. Но сейчас плакал он.
Когда он еще раз провел помадой по верхней
губе матери, веки ее дрогнули и свистящее дыхание со вздохом остановилось. Ему
не пришлось закрывать ей глаза, она сделала это сама. Зато он сложил ей руки.
Они были холодные. У нее всегда были холодные руки.
* * *
Бабушка была оскорблена тем, что мать
опередила ее. Это противоестественно, считала она. Она держалась очень прямо,
хотя ей и пришлось сидеть всю церемонию. Во время встречи после похорон она без
конца говорила о том, что Гудрун никогда не думала о других, только о себе.
— Я должна сказать тебе одну вещь. — Она
ткнула в Горма пальцем. — Если бы не Гудрун, твой отец был бы сейчас жив. Но,
конечно, ему пришлось бы заботиться о ней. А где твоя красивая невеста, Горм?
Почему ее здесь нет?
Поскольку некоторые из тех, кто пришел отдать
матери последний долг, еще стояли в холле, Горм счел необходимым положить конец
этим разговорам. Для этого он наклонился и поцеловал бабушку в губы. От них
слегка пахло кислым и мятными пастилками.
— Я называю это удар ниже пояса, — сказала
бабушка и вытерла губы, кое-кто улыбнулся и даже незаметно засмеялся. —
Прекрасные похороны! Люди стоят и веселятся. Следующая моя очередь. И я
предупреждаю всех, что не желаю видеть на своих похоронах кислых физиономий.
Ненавижу, когда люди плачут только потому, что считают, будто это их долг.
Горм, отвези меня домой, а то я пропущу «Новости» по телевизору.
Марианна и Эдель предложили попозже заняться
наследством и дележом имущества. Горм был не против. Марианна позаботилась,
чтобы Ольга уехала к своим родственникам: ей, как она говорила, хочется прийти
в себя. Против этого Горм тоже не возражал. Но его удивило, когда Марианна
сказала, что хочет задержаться на несколько дней без мужа и детей, чтобы
разобрать материнские вещи. Эдель это как будто задело, но она от своих планов
не отказалась: ей нужно было как можно скорее вернуться в Осло.
Когда все разъехались, Горм, давно запустивший
все дела, остался в конторе до позднего вечера. Вернувшись домой, он застал
Марианну в комнате матери. Дверь была открыта, и он заглянул к ней.
— Пойдем куда-нибудь поедим? — предложил он.
Марианна стояла возле секретера и читала
какие-то старые письма. Она подняла голову, и Горм увидел, что она плачет. Он
подошел к ней, пытаясь придумать слова утешения.
Неожиданно она обхватила его за шею.
— Она была так несчастна... Всю свою жизнь.
Поэтому мы и выросли такими. Ты никогда не думал об этом? А теперь пришла моя
очередь.
— Давай сядем? — пробормотал он.
Марианна цеплялась за него. Тискала, обнимала.
Упала перед ним на колени и обхватила руками его ноги.
Она говорит о матери, а думает о себе, подумал
он.
Он склонился над ней. Хотел поднять ее. Но не
сделал этого. А опустился на ковер рядом с ней. Уткнулся лицом ей в грудь и
замер, ее дыхание легонько хлестало его по лицу.
— Пожалей меня, поиграй со мной! — прошептала
она. Странное воспоминание из детства защекотало ему ноздри. Он смотрел в ее
вдруг изменившееся лицо.
— Идем! — хрипло сказал он и сдернул резинку,
удерживающую ее волосы. Маленькую фиолетовую резинку.
Она позволила увести себя. Они опять были
маленькие и играли в прятки. Где-то был тот, кто должен их найти. Мать или
Эдель. Может быть, отец. Но они спрятались в чулане под лестницей, ведущей на
второй этаж. Горм всегда прятался там. Или там пряталась она? Во всяком случае,
когда искала Эдель, он нырял в темноту чулана и прятался там. Так ему
нравилось. И она это знала.
Теперь в чулане было не столько обуви, как
раньше. Но сохранился пыльный, холодный запах гуталина, воска и старой верхней
одежды. Они забрались туда и, обнявшись, тесно прижались друг к другу. Их
взрослые тела сжались. В конце концов они упали друг на друга.
— Ты только не умирай, — шептала Марианна и
гладила его лицо и шею.
От темноты все сделалось нереальным. Перестало
быть опасным, потому что было ненастоящим. Даже мысли.
— В один прекрасный день мы можем умереть
вместе, — услышал Горм чей-то голос.
Их окружала безмолвная темнота. Они снова были
детьми.
* * *
Однажды в сентябре Горм проснулся в «Гранд
Отеле» в Осло и не мог никак вспомнить свой сон, но как-то он был связан со
смертью и оставил после себя чувство, что теперь уже все неважно. Все
предопределено заранее. Не нужно ни о чем заботиться, потому что все напрасно.
Возможно, он привез это чувство с собой из
дома, потому что Илсе не захотела с ним поехать. Сначала она даже согласилась,
но вечером накануне отъезда позвонила ему и объяснила, что у нее нет времени на
такую поездку. Он не стал переубеждать ее, только сказал, что им могло бы быть
хорошо вместе.
Может, во всем был виноват образ жизни, к
которому они привыкли? Может быть, это он не способен на более тесные
отношения? Ведь обычно они его ни к чему не обязывали. И вместе с тем, его не
покидало чувство, что жизнь проходит мимо, а он мерзнет в одиночестве.
