— А легкие? Как у него с легкими? — с трудом
выдавила она.
— Это, конечно, серьезно, но мы не думаем, что
его жизни что-то угрожает. Если только повреждение черепа не больше того, что
мы видели. У него сильное сотрясение мозга.
Уве принес чашку кофе и протянул ее Руфи. Она
долго сидела, не сводя глаз с чашки, потом поставила ее на тумбочку.
— Выпей, пока он не остыл, — сказал Уве.
— Спасибо. — Руфь взяла в руки правую руку
Тура. На ладони была ссадина. От указательного пальца через всю ладонь. Ссадина
была не глубокая, но все-таки Руфь рассердило, что ее не забинтовали.
Ночью Тур пришел в себя и слабо застонал. Как
только он открыл глаза, Руфь поняла, что он узнал ее. Потом он заснул. Врачи не
велели будить его. Ему нужен покой.
Уве ушел, чтобы поспать, она не знала, куда.
Следующие часы она провела у постели Тура в модном платье, подаренном АГ
специально для театра. Наверное, у меня в нем здесь идиотский вид, думала Руфь.
От пропитавшегося потом платья у нее зудела
кожа, перед глазами проходили картины из детства Тура. Его смешные словечки.
Выражение лица, когда она подарила ему на Рождество часы. Его гнев, когда ему
не разрешили ездить на велосипеде по дороге. А как он напугал ее однажды,
забравшись по водосточной трубе до второго этажа. «Мама! Мама, — кричал он, —
посмотри на меня!» Сколько ему тогда было? Шесть?
Их прощания в аэропорту. Теперь они стали
спокойнее, Тур уже не был маленьким мальчиком. За десять лет он изменился.
Посуровел. У него, как у взрослого, появилась ранимая гордость, которую она не
осмеливалась задевать. Иногда он даже забавлял ее — такой смешной, дерзкий,
даже высокомерный, будто он в ней вовсе не нуждается. Она часто пыталась
проникнуть ему в душу. Узнать, чем все-таки он дышит, каково ему живется с Уве
и Мерете. Он пожимал плечами и отвечал: «Порядок».
Ей запомнился один обед в ее квартире в Берлине.
Осенью Тур должен был начать учиться в гимназии, и она спросила, не хочет ли он
учиться в Берлине.
— Учиться здесь в гимназии? Но ведь я не знаю
здесь ни души. Жить здесь?
Он со страхом оглядел большую белую комнату,
ее домашнюю мастерскую. В его взгляде она прочитала безжалостный ответ. Такое
место не могло быть домом.
Пока они ели спагетти, которые она
приготовила, он смотрел мимо нее, у него были глаза старика.
— Не понимаю, зачем вы вообще поженились? Руфь
сглотнула слюну, не найдя ответа.
— Мы были влюблены друг в друга, — сказала она
наконец и попыталась улыбнуться.
Он хмыкнул.
— Ну, а в Осло ты бы хотел жить, если не
здесь? Рано или поздно тебе все равно придется уехать из той дыры.
— Да, но ты ведь живешь в Берлине, а не в
Осло, — трезво сказал он, не поднимая глаз от тарелки.
— А если бы я переехала в Осло?
— Не знаю... — буркнул он.
Она вспомнила, что протянула к нему руку, но
он уклонился от нее и заговорил о какой-то классной кожаной куртке, которую
видел в магазине.
Когда он приезжал в Берлин, Руфь заботилась о
том, чтобы у нее на этот период не было назначено ни одной встречи с АГ. Она
как будто не хотела посвящать Тура в эту часть своей жизни. Но она водила его
по галереям и мастерским художников. Знакомила с теми немногими людьми, с которыми
общалась. А вообще, они делали только то, что было приятно мальчику его
возраста. В последний раз были даже на рок-концерте.
Она все планировала задолго до его приезда.
Сидя у его постели в больнице, Руфь поняла, что скрывала от него изрядную часть
своей жизни. Щадила его? Или себя?
В Осло все было проще. Особенно после того,
как Руфь купила у овдовевшей хозяйки весь дом. Теперь хозяйка снимала у Руфи
первый этаж.
На третий день Тур пришел в себя настолько,
что Руфь и Уве с облегчением переглянулись. Уве принес ей свою рубашку, и они
немного посмеялись, когда она призналась ему, что воспользовалась больничным
бельем.
— Пойди и купи себе белье, а то опозоришь нас
всех, — добродушно сказал он ей, когда она уходила.
Стеклянные двери магазина, выходившие на
набережную, открывались автоматически. Руфь заметила, что здесь многое
изменилось, обновилось, стало более модным. Она отобрала несколько вещей и
попросила продавщицу показать ей примерочную. Вещи она положила перед
продавщицей на прилавок, заметив, что тот случай с юбкой все еще не дает забыть
о себе.
Надев чистое белье, она расплатилась за него и
за то, что ей завернули с собой, и спросила, где здесь уборная.
— Сразу за лифтом, — ответила продавщица и
занялась следующим покупателем.
Руфь остановилась перед лифтом, помедлила
минутку, потом вошла в него и нажала кнопку с надписью «Контора».
Зал со штативами для одежды, крохотная
кухонька и закрытые двери. Наверное, он сидит за одной из них? Или у него есть
приемная с секретарем?
Когда это было, четырнадцать лет назад?
Смешно, что я снова стою здесь, подумала она. В эту минуту открылась дальняя
дверь. Руфь быстро отступила назад и спряталась за большим, похожим на пальму
растением возле лифта.
Из-за накатившей на нее дурноты она не сразу
узнала Горма. Он шел по направлению к ней с темноволосой женщиной,
подстриженной «под пажа». Они оживленно разговаривали. От каждого его шага к
Руфи шли электрические волны. Ритм его движений. Профиль, когда он
поворачивался к той женщине. Костюм, облегавший его фигуру. Наконец он подошел
уже так близко, что она могла слышать его голос, он слегка наклонился к
темноволосой:
— Для этого нет никаких оснований.
Таким она и помнила его голос. Тихий.
Спокойный. Низкий. Руфь глотнула, пытаясь все заметить и все запомнить. Губы.
Ямочки на щеках. Крупный подбородок. Волосы были короче, чем в прошлый раз. Он
похудел, или черты лица стали более резкими.
Женщина первая обратила внимание на Руфь,
когда они подошли к лифту. Потом Руфь встретилась глазами с его напряженным
взглядом. Он остановился перед ней, уголок рта у него слегка дергался. Ни
секунды не прошло с тех пор, как он носил ее на руках по номеру отеля. Она
чувствовала на себе его руки и на щеке — его дыхание.
— Добрый день! — сказал он чужим голосом.
— Добрый день!
— Вы что-нибудь ищете? — спросила женщина,
нажимая на кнопку лифта.
Руфь отрицательно помотала головой и спрятала
руки в карманы куртки. Ей было девятнадцать лет, и она до смерти боялась, что
ее уличат в воровстве.
— Нет, простите. Я думала, здесь тоже торгуют.
Он все смотрел на нее. Стену, где был лифт,
украшал узор. Сделанный углем орнамент причудливо извивался под органическим
стеклом. Руфь знала этого художника, но не мог. вспомнить его фамилию. Орнамент
был красивый.
