Кое-кого она узнала, они были похожи на плохие
отпечатки самих себя. Другие же так вжились в свой новый образ, что ей было
трудно их узнать. Она переговаривалась с теми немногими, кто к ней обращался, и
старалась держаться так, словно они только вчера расстались. Это оказалось не
так трудно, как она боялась. Островитяне, как и в былые времена, толковали о
погоде и временах года и при этом откровенно или украдкой разглядывали ее.
Тур служил одновременно и магнитом, и кранцем
. Он чувствовал себя значительно лучше, чем в больнице, когда она уезжала от
него. Правда, он еще пользовался костылями, но, вообще, по его словам, был в
отличной форме. Он вкратце рассказал ей о родственниках и соседях на Острове. С
кем они дружили, а с кем даже не разговаривали. Руфь поняла, что до сих пор он
избегал таких признаний.
Она не видела родителей с тех пор, как уехала
в Берлин. В автобусе она призналась Туру, что не знает, как ее встретят, и не
уверена в том, что родители обрадуются ее приезду. Он насмешливо фыркнул.
— Можно подумать, что ты их не знаешь. Они
такие гордые, что сдохнуть можно.
Родители стояли на пристани. Стояли,
прижавшись друг к другу, под старой эмалированной вывеской «Табак Тидеманна».
Руфь не могла припомнить, чтобы они когда-нибудь встречали ее. Она глотнула
воздуха и сошла на причал. Доски причала были скользкие. Только что прошел
дождь. А в воздухе уже пахло морозом. Изо рта у всех шел пар. Все было таким,
каким она помнила, и все-таки совершенно другим.
Мать немного больше сгорбилась, и морщины
стали глубже, а в остальном она осталась прежней. Чуть больше кракелюр, как на
портретах старых мастеров. Руфь поразило, что она никогда по-настоящему не
видела мать. Голос у матери стал мягче, в нем даже слышалась ласка.
Эмиссар совсем состарился и превратился в
дрожащую тень самого себя. Почти седой, с большими залысинами, он был похож на
патриархов, о которых всегда проповедовал. Властное выражение лица исчезло. Но
глаза остались живыми и смотрели прямо.
Она всегда называла его Эмиссаром, как все в
селении, но только за глаза. Может, пришло время найти удобный момент и назвать
его «папой», пока не поздно? Ради Тура.
Какой-то человек вышел из старого грузовичка,
стоящего на причале. Это был Поуль. Если бы Руфь не знала, что дядя Арон умер,
она приняла бы Поуля за его отца. Время безжалостно обходится с людьми.
Поуль протянул Руфи руку и приветствовал с
возвращением. Она помнила его застенчивость и ускользающий взгляд. Теперь это
ее растрогало. Жители селения всегда пользовались Поулем как посредником, когда
хотели покарать бабушкину родню. Но найти в себе свою старую неприязнь к нему
Руфь не могла. Он выжил в этих условиях. Что само по себе было подвигом.
— Спасибо, что ты встретил нас на машине!
— А как же иначе! Тур столько раз помогал мне.
Не мог же я допустить, чтобы он ковылял на костылях вверх по склону. Да и ты,
думаю, отвыкла ходить столько, сколько раньше?
— Боюсь, что ты прав, — согласилась она.
Пароход встречало меньше народу, чем в былые
дни. Когда она сказала об этом, Эмиссар тяжело вздохнул:
— Да, людей у нас поубавилось. Одни умерли,
другие уехали. Хуже всего, что не стало Арона.
— И Рутты. Она умерла слишком рано, — тихо
сказала мать.
У Тура нашлись слова для каждого из
встречавших, и у них — для него. Как странно, думала Руфь. Он чувствует себя
здесь дома, он — один из них.
— Тур, с таким копытом тебе будет не до охоты!
— крикнул ему его ровесник, который подъемным краном сгружал с парохода ящики.
— А жаль! — отозвался Тур.
— Придется тебе умерить свой пыл, лодка
все-таки не может ездить по земле, как машина! — крикнул парень.
На пристани засмеялись.
— Подумаешь, один разок! — улыбнулся Тур и
добродушно погрозил парню костылем.
Кто-то протянул Руфи руку. Узнать Эллу было
легко. Лицо ее было похоже на потрескавшуюся яичную скорлупу. Но рыжие волосы и
улыбка были прежними.
— Я узнала о твоем приезде и тоже приехала сюда.
— А где же ты живешь?
— Мы с мужем и тремя уже большими детьми живем
на Материке. Держим лавку, пока можем, — засмеялась Элла.
Видел бы сейчас Йорген Эллу! Она справилась,
подумала Руфь, задержав руку Эллы в своей.
Пока они ехали вверх по склону, перед ними
постепенно разворачивался знакомый ландшафт. Руфь узнавала повороты и голые
деревья. И все-таки здесь все изменилось.
Зима уже завладела воздухом и вершинами гор.
Резкие линии и морозная белизна. Краска с домов облупилась. Даже с новых,
которых Руфь раньше не видела. Зимы здесь суровые. Странное чувство заставило
ее несколько раз глотнуть воздух.
Мать интересовало, как себя чувствует Тур, она
то и дело обращалась к нему. Эмиссар сперва был немногословен, но потом
разговорился с Руфью, как со старой знакомой. Почти дружески. За всю поездку он
ни разу не помянул Господа Бога.
Тур спросил у Поуля, ловится ли рыба. Руфь
никогда не слышала, чтобы он интересовался такими вещами. И вдруг поняла: Тур
никогда не говорил с ней об Острове, чувствуя, что ей это будет неприятно.
Первое, что Руфь увидела в гостиной, —
бабушкин портрет, который она когда-то написала. Он висел в проеме между
окнами, и свет падал на него с обеих сторон. При виде неумелых карандашных
штрихов Руфь вспомнила свое желание сделать бабушку самой красивой бабушкой на
свете и заплакала.
Вокруг нее воцарилась тишина. Потом мать робко
сказала:
— Мы забрали его сюда, когда Брит с мужем
поселились в бабушкином доме. Мы ведь не знали, где бы тебе хотелось его повесить.
Но мне-то кажется, что это самое подходящее для него место.
— Он висит прекрасно. Я просто совсем забыла о
нем. Ведь я не была здесь с тех пор, как погиб... — Она не смогла закончить
фразу.
— Хочешь его забрать?
— Нет, пусть он висит у вас.
В ту же минуту она сообразила, что никогда не
спрашивала родителей, хочется ли им иметь какую-нибудь из ее картин. Сами же
они никогда не просили об этом. Теперь она поняла: их удерживала робость,
сознание, что они не понимают того, чем она занимается. Такие недоразумения
случаются между близкими людьми, которые не принимают участия в жизни друг
друга, подумала она.
— У меня есть хороший портрет Тура. Хотите, я
подарю его вам?
Родители переглянулись, и их лица озарились
улыбками.
— Ты даже не представляешь себе, как нам
хотелось бы иметь его портрет! Благослови тебя Бог, Руфь, это будет такая
радость! — сказал Эмиссар и застенчиво кашлянул. А потом безотлагательно
захотел показать ей, на что были потрачены ее деньги.
