Горму даже захотелось купить эту газету. Но
нахлынувшая тошнота заставила его передумать. Он заслонил газеты с портретом
Руфи каким-то дамским журналом и ушел.
Одежда липла к телу. Идя на посадку в потоке
людей, он скинул пальто.
Заняв наконец свое место, Горм откинул голову
на спинку кресла, мечтая, чтобы Руфь не увидела этой фотографии до открытия
выставки. И пока самолет миновал одну воздушную яму за другой, Горм убеждал
себя, что эта проклятая статья не имеет никакого отношения к Руфи.
Немного погодя он достал из портфеля каталог
выставки и изучал его до тех пор, пока его нервы не успокоились. И когда
стюардесса принесла похожие на подметку бутерброды, он почувствовал, что ему
хочется есть.
ГЛАВА 26
Руфь ползала в ледяном, похожем на ангар мире
и пыталась унести с собой свои картины.
Но они все время падали у нее из рук. Их было
слишком много, и они были слишком тяжелые. С болью осознала она, что помочь ей
некому. И тогда она превратилась в тележку на резиновом ходу, которую кто-то
быстро толкал перед собой по коридору. Потом она попеременно то была собой, то
превращалась в тележку.
Наконец она увидела дыру и через нее вышла в
обитый красным бархатом проход. И вот она в отеле Оскара Уайльда в Париже.
Комната сжалась, пока Руфь ползла вдоль стен. Неожиданно она оказалась в теплой
пульсирующей реке. И поняла, что ползает кругами в собственном сердце. Оно
билось о ее ребра. Когда ее сдавило со всех сторон, леденящая боль взорвалась
огненным пламенем.
Маленькая фигурка шла к ней с протянутыми
руками. Тур, подумала она. Но, когда фигурка приблизилась, Руфь увидела, что у
мальчика лицо Оскара Уайльда.
Подойдя совсем близко, мальчик весь сжался и
заплакал. Он наконец понял, как опасно быть более видимым, чем картина, о
которой он написал. Она опустилась на колени и взяла его на руки. И качала,
приговаривая, как когда-то бабушка, утешавшая ее самое.
— Ну-ну-ну, не надо плакать, ну-ну-ну, поплачь
еще, ну-ну-ну.
Комната расширилась, и ритм ударов стал почти
правильным, пока она ходила с мальчиком на руках Внутри собственной сердечной
сумки. Уютной, красной, мягкой. Я утешаю Оскара Уайльда, думала Руфь.
Вдруг он начал расти у нее в руках и наконец с
улыбкой встал перед ней. Он был такой высокий, что сердечная сумка вытянулась у
него над головой. Наконец он заговорил. Голос напомнил ей о ком-то забытом.
— Ты не должна бояться своей наготы, Руфь.
Впредь они не смогут ни запереть, ни унизить тебя! Ибо время сильнее их, —
сказал он и исчез.
Потом ее залил ослепительный свет, и в комнате
появились четыре снеговика.
Руфь пыталась вспомнить, где она. На двух
снеговиках была военная форма, и она поняла, что еще жива. И находится в
Норвегии. Потому что, насколько она знала, больше нигде снеговики не носят
военной формы.
Тело распалось. Голова, словно сама по себе,
катилась по металлической плите. Все гудело в этом ужасном свете. Руфь
несколько раз открыла и закрыла глаза. Окна в потолке казались черным морем за
льющимся светом. У стен почти не было холстов. Пола не было. Она пошарила перед
собой руками. Хотела сесть. Но с животом творилось что-то неладное. Сесть она
не смогла. И не было конца высокому звону бьющегося на конвейере стекла.
Она была в своей мастерской, и звенела пустая
опрокинувшаяся винная бутылка. Тогда она все вспомнила. Вернисаж. Телевизионное
интервью. Заголовки газет. АГ.
К ней приближались очертания двух людей в
форме, от которых исходила угроза. Они посадили ее. От одного пахло выхлопными
газами. Он слегка встряхнул Руфь. Она хотела попросить его уйти, но голос ей не
повиновался.
К ним подошел еще один снеговик. Его голова
нависла над ней. Неестественно большая. Руфь закрыла глаза, потом медленно
снова открыла их. Это был он! Из всех снеговиков, которыми Бог хотел бы
напугать ее, он выбрал именно этого.
Неужели ее проклятому унижению никогда не
будет конца? Даже в аду Эмиссара? Или это АГ принял облик Горма, чтобы сделать
ее позор более мучительным? Он наклонился над ней. Ее охватила невыносимая
унизительная тошнота.
— Бутылки пусты. Но она могла принять таблетки
или еще что-нибудь, — сказал один из снеговиков.
— Вызовем врача? — предложил другой.
— Руфь, родная, скажи, что ты приняла? — Его
голос окутал ее защитным одеялом.
Она открыла рот, чтобы попросить его не
смотреть на нее, но не смогла.
— Не оставляй меня, слышишь? Не оставляй меня!
Скажи, что ты приняла? — снова услыхала она и почувствовала на себе его руки.
Мало того, что случилось, так еще и Горм
здесь, с удивлением подумала она, но неудержимая радость уже разлилась по ее
измученному телу.
— Только вино, — с трудом выговорила она.
— Этот господин думал, что речь идет о
несчастном случае. Просим прощения.
Снеговики в форме показали свои жетоны и
удалились в сопровождении снеговика, на котором формы не было.
Она пыталась собрать остатки чувства
собственного достоинства, но комната качалась у нее перед глазами. Окна на
потолке погрузились в пучину. По рукам и плечам Горма текла вода. Брызги летели
на шелковое платье из Малайзии и на персидский ковер от торговца коврами на
Бюгдё Алле.
Двое в форме перестали быть снеговиками, они
растаяли. Она слышала, как они говорили, что это не их дело. Служба
безопасности или полиция не занимаются пьяными женщинами. Но один из них
все-таки вернулся с ведерком воды и тряпкой. Она догадалась, что он решил
вытереть пол. Горм обнимал ее, хотя от нее воняло блевотиной. Сейчас ей не
хватало только заплакать.
— Желаем поскорей прийти в себя. Вы не против,
чтобы этот человек остался у вас? — услыхала она.
— Нет, — насколько могла отчетливо произнесла
Руфь.
Горм! Она чувствовала, как он поднял ее и
положил на старый диванчик, стоявший в мастерской еще с того времени, когда она
училась в Академии. Влажная тряпка осторожно протерла ей лицо и грудь, потом он
помог ей снова склониться над ведром.
— У тебя здесь есть где-нибудь кровать? Тебе
сейчас лучше лечь в кровать, — тихо сказал он.
Она не смогла ответить, она лежала на спине с
закрытыми глазами. Было так тихо. Она слышала, как он ходит по комнате. Потом
свет, к счастью, заслонили.
Руфь не знала, сколько прошло времени. Горм
снова подошел к ней, он был без пиджака. Чем ниже склонялось над ней его лицо,
тем больше оно становилось.
Глаза! В них можно было плавать. Неподвижная
морская вода над белым песком. Если бы Руфь была способна протянуть руки, она
поплыла бы сама собой.
— Тебе лучше?
Она кивнула, глотнув воздух. Нельзя, чтобы
унижение все сейчас испортило. Ведь он наконец-то здесь, подумала она и
взлетела к окнам в потолке. Им нельзя доверять. Они могут упасть и раздавить их
обоих. Потому что они слишком большие. Столяр тоже так считает. Городской
архитектор никогда бы не утвердил такие большие окна, сказал он.
