В стене возник большой светлый
четырехугольник, это Ольга открыла дверь чулана.
— Опять сидишь и хнычешь? — спросила она,
вытаскивая его из чулана.
Мальчик не должен плакать. Он сидел там по
другой причине. Но Горм промолчал.
Ольга положила руку ему на загривок и повела
на кухню. Он знал, что она его не выдаст. Положив что-то на тарелку, она
поставила ее перед ним на кухонный стол. Но он не мог есть. Тогда она сунула
ему в руку кокосовое пирожное. Горм долго держал его в руке. Постепенно оно
стало теплым и клейким.
Ольга начала насвистывать. Это означало, что
мать куда-то ушла и дома никого нет. При матери она никогда не свистела. Он
положил пирожное на тарелку.
Ольга стояла к нему спиной и шинковала что-то
большим ножом. Горм слышал по звуку, что нож большой. Тук-тук-тук — стучал нож
по доске. Тяжелый, глухой звук. Горм представил себе, что с таким же звуком
томагавк врубается в череп бледнолицего.
А мать небось сидит сейчас в автобусе. Или
плывет на пароходе. Странно думать, что он больше ее не увидит. Будь она сейчас
дома, она стиснула бы его в объятиях и сказала, что он гулял слишком долго. Она
бы грустно посмотрела на него и спросила, где велосипед. Но он не мог бы
рассказать ей о девочке, которую чуть не убил.
В дверь позвонили. Ольга обернулась и
взглянула на Горма. Однако он сделал вид, что ничего не слышал, и она,
вздохнув, пошла открывать.
В коридоре послышался голос тети Клары, она
спрашивала, дома ли мать.
— У хозяйки болит голова. Она наверху. Я скажу
ей, что вы пришли.
Горму показалось, будто он все еще сидит под
лестницей и слышит слова Ольги во сне. И только услыхав на лестнице голос
матери, он понял, что ему это не пригрезилось. Тетя Клара поднялась наверх, а
Горм почувствовал странную пустоту в груди и в животе. Словно большой камень,
брошенный сильной рукой в толстый телеграфный столб, рикошетом попал ему в
живот.
Он вспомнил, что мать не всегда тискала его в
объятиях. Случались дни, когда «обстоятельства заставляли ее» оставаться в
своей комнате.
Так было и сегодня. Поэтому она и не уехала,
хотя и сказала отцу, что уедет.
Мать не знает, что он лишился велосипеда.
Значит, не поэтому она не спустилась, чтобы обнять его. Ей помешало что-то
серьезное. Что-то связанное с отцом. А то, что было связано с отцом, изменить
не может уже никто.
Горм тихонько поднялся к себе в комнату.
Большая, пустая комната; он оставил дверь приоткрытой, и ему был слышен и
разговор матери с тетей Кларой.
— Я знаю, он попросил тебя пойти к нам и
уговорить меня, чтобы я не уезжала, — жалобно сказала мать.
— Нет, мне просто захотелось повидать тебя,
дорогая Гудрун. Но раз уж ты сама заговорила об этом, то кое-что мне, конечно,
известно. Однако все обстоит совсем не так, как ты думаешь.
— Я не в силах говорить об этом. — Голос у
матери был слабый. И хотя она плакала, Горм отчетливо слышал каждое слово.
Тетя Клара что-то пробормотала, но ее слов
Горм не разобрал. Мать тоже что-то пробормотала и заплакала еще сильнее. Потом
она высморкалась.
— Тогда я все-таки выполню свой долг. И
останусь ради детей. По крайней мере, до их конфирмации. Хотя больше всего мне
хочется сейчас умереть. Умереть!
Тетя Клара еще что-то сказала ей, и мать почти
перестала плакать.
Горм подсчитал, сколько ему осталось до
конфирмации. Около пяти лет. Пять лет — это долго. А что если он откажется от
конфирмации? Мать, конечно, расстроится, но тогда она не сможет уехать. Отец же
просто уйдет в контору.
— Я поговорю с ним, — сказала тетя Клара.
— Не стоит. Будет только хуже. Он еще дольше
станет задерживаться в конторе. А ведь именно там... Жаль, что он не моряк. Он
мог бы быть рыбаком. Или служить, как твой Эдвин.
— Там тоже всякое бывает, — сказала тетя Клара
бесцветным голосом, каким иногда говорила с матерью. Словно была вовсе не на ее
стороне.
— Эти его вечные дела, — вздохнула мать.
Горм вспомнил, как мать говорила, что со
временем он возглавит отцовское дело. «Гранде & К°» со временем превратится
в «Гранде & Сын». «Трикотаж, предметы для дома, мужская и женская одежда.
Мебель в стиле модерн». Горм мысленно видел рекламные плакаты.
Мать и тетя Клара продолжали тихо беседовать.
— Нет, Герхард не такой, он даже не
прикоснется ни к чему грязному, — сказала тетя Клара.
Зачем отцу прикасаться к чему-то грязному?
Горм стал вспоминать все, к чему прикасался отец: сигары, газета, столовый
прибор. Еще документы и книги. А вот салфеткой он никогда не пользовался. После
его ухода она так и оставалась безукоризненно сложенной.
Однажды Горм прокрался в ванную, чтобы
посмотреть, как отец бреется. К чему он прикасается. Но отец только дружески
кивнул головой, сперва — Горму, потом — на дверь. И все. Через несколько минут
он, свежевыбритый, вышел из ванной.
Горм попытался представить себе, каково было
бы прикоснуться к выбритой щеке отца или почувствовать на плече его руку.
ГЛАВА 4
Глядя на новый анорак"
[5]
Йоргена, Руфь
часто вспоминала мальчика из города.
Мать купила его в тот же день, когда Йоргену
удалили миндалины, а Руфи в голову угодил камень. По ее мнению, иначе и быть не
могло: мало того, что Йорген лежал в больнице и ему должны были дать наркоз,
так именно в этот I' |п. Руфи пробили голову камнем и доктору пришлось наложить
ей три шва.
Эмиссар, напротив, считал, что все получилось
очень удачно; раз уж они все равно были в городе. А вот то, что мать купила
Йоргену такой дорогой анорак, ему не понравилось.
Руфь никому не рассказала о мальчике с
велосипедом. Он был вроде не совсем настоящий. Правда, у нее на лбу осталась
метка, но ведь Руфь сама видела, что он попал в телеграфный столб!
Родители решили, что лоб ей разбили большие
мальчики, хотя они клялись и божились, что только довезли ее до дому. Руфи было
все равно, что думают взрослые.
Мальчик выглядел добрым. Или просто грустным?
Руфь запомнила, что время от времени у него дергался уголок рта. Она хотела
спросить, отчего это. Но тут пришли большие мальчики. Жаль, что теперь она уже
никогда не узнает, почему у него без всяких причин дергался уголок рта.
Если бы те мальчишки не пришли, он бы
наверняка подержал велосипед за седло и научил ее кататься. Во всяком случае,
она могла бы попросить его об этом. Скорее всего, они не стали бы бросать камни
в столб. И ей не пробило бы камнем голову. Как все-таки это произошло? Ведь он
же попал в столб!
