Шлепки прекратились, но не сразу. Наконец они услыхали визгливую брань матери.
Такую грубую, какую можно было услышать только в Финнмарке, откуда мать была
родом. Немцы когда-то сожгли все, что было у ее семьи, и семья стала обузой и
бременем для общества. Что для Америки, что для Острова, говорил Эмиссар, когда
на мать находил стих.
Но он встретил мать еще до прихода немцев. В
тот единственный раз, когда был на рыбном промысле в Финнмарке. Поэтому Вилли
родился в грехе за несколько месяцев до того, как отец с матерью поженились.
Однако Господь, безусловно, простил матери этот грех, потому что Эмиссар очень
усердно молился.
Вилли ушел в море. Это случилось после того,
как он однажды сбил с ног Эмиссара, который не пускал его на танцы. Теперь
Вилли считался все равно что мертвым, с той только разницей, что его можно было
не оплакивать.
И вот мать снова бранится и богохульствует.
Теперь может случиться все что угодно. Тут же послышался звон разбитого стекла.
Руфь тщетно пыталась догадаться, что бы это могло быть. Горный обвал? Потом
наступила зловещая тишина.
Брит бессильно ткнула пальцем в окно. Там в
одних носках, без штанов бежал Йорген. Он был похож на героя приключенческого
фильма, какие показывала местная кинопередвижка. Такие герои бросались со
скалы, чтобы не даться в руки врагам. Йорген был весь в крови. Рубашка и черные
кудрявые волосы развевались на ветру, он высоко вскидывал ноги. Йорген сделал
круг по двору, словно бежал, ничего не видя. Только теперь Руфь поняла, что
случилось: Йорген выпрыгнул в окно гостиной.
Эмиссар вышел в кухню, его речь была прямо как
водопад. Мать следовала за ним, размахивая кулаками, она обрушила на Эмиссара
такой поток проклятий, что Руфь, несмотря на теплый джемпер, покрылась холодным
потом. Липкий холод спеленал ее, хотя она и стояла у печки.
— Вот что бывает, когда ты покупаешь дорогие
вещи этому несчастному дураку и не следишь за ним! — крикнул в отчаянии
Эмиссар.
Мать побагровела, это было странно, обычно она
была бледная.
— Убирайся! Катись к своей чертовой
говорильне! Не забудь только захватить свои вонючие подштанники и грязные
рубашки. И не показывайся здесь больше! А главное, забери отсюда свой потертый
хрен!
Эмиссар не стал возносить за нее молитвы, как
делал обычно, когда мать бывала груба. Вид у него был беспомощный. Неожиданно
взгляд его упал на Руфь, которая стояла к нему ближе других. От страха у нее
застучали зубы. Она никак не могла совладать с собой. Но Эмиссар этого даже не
заметил, он вскинул руки и опустился на табурет.
— Господи, пошли мне силы! Единственный
парень, который у меня есть, рвет свою одежду так же, как другие кладут в нос
понюшку табаку. Ему следует жить в приюте, там за ним будет должный уход. Но
здесь, Господи, меня со всех сторон окружают только недобрые дела и богохульные
речи. И безумцы. Я уже смирился со своей участью, Господи, но укажи мне мой
путь. Разве это жизнь?
Мать бросилась к плите и схватила кочергу.
— Гореть тебе в аду! — крикнула она. — Здесь
только один сумасшедший, и это ты! И Господь это знает, я уверена, что знает!
Она пошла на Эмиссара с поднятой кочергой.
— Мама, кочерга не годится, она слишком мала!
— крикнула Эли.
Эмиссар стукнул кулаком по столу. Но в его
ударе почти не было силы. Теперь его взгляд был прикован к Эли:
— А ты, носатая, молчи! Чтобы тебя выдать
замуж, придется подрезать тебе нос!
Все это Руфь слышала уже не один раз. Они с
Эли безобразны. У них слишком длинные носы. Ноги, как у долгоножек. Глаза, как
цинковые тарелки. Веснушки, как у старой камбалы. Их подменили тролли. Девочки
были не похожи на Эмиссара. Во всяком случае, внешне. А вот Йорген — его точная
копия. Он был красив, как Божий ангел. И Эмиссар тоже.
Руфь никак не могла увязать друг с другом
внешнее и внутреннее. У такого, каким Эмиссар был сейчас, все нутро должно быть
склизким и черным, как полная плевательница, что стояла в лавке, будь он сто
раз Эмиссар.
Впрочем, в эту минуту родные ее мало
интересовали, хуже, что Йорген так порезался и бегает по дорогам без штанов.
Пока Руфь мчалась к бабушкиному дому, она
думала, что если бы мать убила Эмиссара, им всем стало бы легче. Но Эли была
права, кочерга слишком мала. Кроме того, ленсман"
[6]
не заставил бы
себя ждать и приехал бы сразу после похорон, чтобы увезти мать в тюрьму. А
потом явился бы опекунский совет и увез их всех в приют.
Бабушка пинцетом вынимала из кожи Йоргена осколки
стекла. Она была такая мрачная, что Руфь села, не сказав ни слова. Йорген
больше не походил на героя фильма, теперь он был похож на несчастное,
растерзанное существо.
Обмывая его и стирая со стола кровь, бабушка
бранилась. Окровавленные тряпки она сожгла в печке. Они слегка шипели и
противно пахли. Руфи был знаком этот запах. Так иногда пахло дома, когда мать и
Эли сжигали свои тряпки после месячных.
Покончив с этим, бабушка сказала: «Ну так» и
принесла в ковше воды. Они все напились. Красные бабушкины пальцы, державшие
ковш, были в ссадинах. Ноготь на большом пальце был синий и искривленный.
Наверное, она когда-то прищемила его.
— Ну что? — спросила бабушка и посмотрела на
Руфь.
— Он выпрыгнул в окно гостиной, — объяснила
Руфь.
— И на то были причины?
— Да.
— А где мать?
— Дома. Она хочет убить Эмиссара кочергой. Но,
вообще-то, она велела ему убираться вместе с его проповедями.
Бабушка надела вязаную кофту, пальто и
попросила Руфь приглядеть за печкой. И ушла.
Эмиссар не вернулся домой после собрания в молельном
доме. Значит, он уехал на Материк. Мать пошла к тете Рутте за ее швейной
машинкой. Надо же залатать анорак Йоргена.
Бабушка вставила в разбитое окно доску, на
которой раскатывали тесто, и Йорген больше не плакал. Лицо у него почти не
пострадало. Они обошлись одним большим пластырем над бровью и одним на щеке.
Хуже было с руками.
Сестры пытались отвлечь Йоргена разговорами о
пустяках. Когда Руфь решила все примеры, она предложила ему сыграть в карты.
Сперва он отрицательно покачал головой,
продолжая сидеть, неподвижно и глядеть в пространство. Но когда Эли и Брит ушли
в хлев, Йорген произнес несколько слов, смысл которых могла понять только Руфь.
Он хотел, чтобы она Щ ч И к овала для него.
— Нарисуй папу, — попросил он. — Не Эмиссара.
Какого-нибудь другого.
Руфь принесла цветные мелки, и они с Йоргеном
сели за кухонный стол. Вскоре Йорген сказал, что ее рисунок недостаточно
красив.
— Папа и не должен быть красивым, он должен
быть и •(•! Ц.1М и не драться. Ты сам так хотел, — напомнила она.
