— А какие у тебя были грехи?
— Да разные. Я ведь всего лишь слабая, темная
женщина. И мне случалось думать о людях плохо. Даже о своих родных.
— И обо мне ты тоже плохо думаешь?
— Да уж не без того. У тебя такие длинные
уши...
— И нос тоже.
— С носом у тебя все в порядке. Но ты ужасно
упрямая. По-моему, ты перешагнешь через собственный труп, если тебе это
взбредет в голову. И от кого только у тебя это упрямство?
Бабушка взяла понюшку табака. Об этом никто не
должен знать, говорила она. Женщине не пристало нюхать табак. Её темные глаза
при этом превращались в две узкие щёлки. На темном лице выделялся орлиный нос.
Бабушка всегда выглядела будто просмоленная. Красные, припухлые губы напоминали
сургучные пробки на бутылках с соком, что стояли в погребе.
— Нет, ты только глянь! — Бабушка вскочила.
Она увидела на дороге дядю Арона. Сперва она следила за ним через окно, потом
пошла, чтобы позвать его в дом.
— Надо поберечь нервы Рутты, — сказала она,
вернувшись.
Это Руфь понимала. Именно поэтому дядя Арон и
приходил к бабушке, когда бывал навеселе.
Из-за чахотки он еще в юности перестал
рыбачить. Теперь он работал в Службе социального обеспечения. Дяде повезло, что
он окончил торговую школу, говорила мать, потому что к обычной местной работе
он непригоден. К дяде ходили за талонами на одежду или на сахар. Он выдавал
карточки на продукты. Ставил на них печать. Люди звали его Арон Штемпель, не
вкладывая в свои слова никакой насмешки.
Дядя, который всегда так аккуратно снимал
брюки, когда отдыхал в воскресенье после обеда, выпив, валялся в чем попало и
где попало. Бабушка с трудом стащила с него брюки, прежде чем он рухнул на
диван в гостиной. Руфь помогала бабушке удержать дядю, чтобы он не свалился на
стол, темное мокрое пятно расползлось по белым подштанникам и по одной штанине.
— Мы их тоже снимем с него? — шепотом спросила
Руфь.
— Упаси Боже! Пощадим его стыдливость.
Глаза у дяди были влажные, студенистые. Он как
будто пришел в себя и наблюдал за их действиями и вместе с тем находился где-то
далеко отсюда. Худой, незнакомый, в рубахе с разрезами на боках и подштанниках.
Глубоко посаженные глаза сквозь стекла очков казались большими зелеными
поплавками. Без очков дядя шарил вокруг как дурачок, но бабушка всегда
говорила, что он умный. Сейчас она сняла с него очки и положила их на стол.
Когда она сказала ему: «Тихо, тихо», дядя словно расползся по дивану и уполз в
себя.
Они накинули на него шерстяное одеяло и
прикрыли дверь в гостиную, чтобы его ничто не беспокоило. Перед уходом бабушка
даже остановила часы с кукушкой. Потом она взяла мокрые брюки дяди Арона,
отнесла в подвал и положила мокнуть в оцинкованную лохань. Вернувшись на кухню,
она вздохнула и поставила на огонь кофейник.
— Руфь, помоги старухе, сходи к Арону за сухой
одеждой.
— Тетя Рутта будет сердиться.
— Посердится и перестанет. Она не злая. Помни,
тебя назвали в честь нее. Это она крестила тебя.
— Почему вы выбрали мне в крестные тетю Рутту,
она всегда так бранится?
— Она никогда не богохульствует, — строго
сказала бабушка.
— Зато бранится.
— Это бывает.
Бабушка насыпала в кофейник кофе и следила,
чтобы он не убежал. Седые волосы выбились из косы и вились вокруг лица. Из-за
прищуренных глаз бабушка казалась сердитой. Но она никогда не сердилась.
— Тебя назвали Руфью не только в честь Рутты,
но и в честь библейской Руфи, — сказала бабушка и налила кофе в две чашки. На
столе появилась и коробка с печеньем, на крышке которой был нарисован плачущий
ангел.
— Кто эта Руфь?
— О ней говорится в Книге Руфь"
[8]
. Ты должна была
слышать о ней.
— Это в грустном рассказе об Иудейской Земле?
О Руфи, которая подбирала колосья и угождала богатому Воозу?
— Рассказ не такой уж и грустный.
— Но ведь Руфи пришлось падать перед ним ниц
ради каких-то жалких колосьев!
— Тогда был такой обычай. Бедные девушки
должны были падать ниц, чтобы выгодно выйти замуж, — сказала бабушка.
— Значит, тетя Рутта мало падала ниц.
Бабушка усмехнулась.
— Если нужно падать ниц, чтобы удачно выйти
замуж, плевать я хотела на замужество, — твердо заявила Руфь.
— Пока тебе еще рано думать об этом. — Бабушка
стала считать петли на носке, который вязала. Негромко, про себя, < ,< «л
ос шевелились, подбородок подрагивал. Две правые, две левые. — А где сегодня
Йорген?
— Дома. Он на торфянике провалился в воду и
промочил башмаки. Они сохнут.
— А почему он ходил не в сапогах?
— Сапоги тоже мокрые. Странно иметь такое же
древнее имя, как и Земля Иудейская, — сказала Руфь, увидев перед собой пылающие
буквы. О таком первому встречному не скажешь. Подумают еще, что ты много о себе
понимаешь. Нельзя показывать людям, какого ты о себе мнения. — Бабушка, как
думаешь, имя Руфь красное?
— Красное? Надо подумать. Да! Конечно,
красное.
Однажды Руфь взяла в библиотеке книгу. Она
прочитала ее не очень внимательно, но поняла так, что Дарвин считал, будто люди
произошли от хищников и обезьян. Если это правда, значит, в одном семействе
могло быть много разных видов.
Пока Руфь пила кофе, она размышляла, от какого
животного могла произойти бабушка. Спросить об этом она не решалась. Ее могли
неправильно понять. С бабушкой можно было говорить о многом, но все-таки не обо
всем.
Йорген немного напоминал лошадь. Он говорил
мало, только встряхивал головой и был удивительно красивый. А какие у него
глаза! В них никогда не было злобы. Только грусть.
Мать была похожа на тощую овцу, которая вдруг
останавливается и начинает блеять. Но при этом она была очень ловкая и ладная и
даже навоз из хлева выгребала красиво. «Ни дать ни взять, горожанка», —
говорила бабушка. Вот она уж точно была раньше каким-нибудь необычным животным.
Эмиссар и тетя Рутта тоже могли в любую минуту
напомнить никому неизвестных животных, которые жили только в джунглях или в
Земле Иудейской. Тетя Рутта иногда казалась опасной. Возможно, как носорог?
Эмиссар больше смахивал на слона. Только гораздо красивее. Входя в комнату, он
сразу занимал ее всю, и уже ни для кого вроде не оставалось места.
Руфь попыталась представить себе, каким
животным была она сама. Скорее всего, лаской, которая мелькает среди камней и
впивается зубами в тех, кто ловит ее ради шкурки. Однажды Руфь хотела поймать
взгляд ласки до того, как она скроется в каменной изгороди. Но зверек был
слишком проворен. Ласка мгновенно исчезла неизвестно куда.
