Когда она немного повернула голову, он увидел
у нее на лбу глубокий шрам. Белый, у самых корней волос. Он сразу вспомнил
девочку, которой попал в голову его камень!
Горм почувствовал, что покраснел еще больше.
Ладони взмокли. Он несколько раз глотнул воздух. Это помогло. Он снова мог думать.
— Я должна обойти всех с кружкой для
пожертвований, — сказала девочка, словно он просил у нее объяснений. Словно
случай с камнем произошел только вчера.
Она скрылась за дверью. Этой двери он раньше
не заметил. Коричневая и темно-зеленая краска вокруг беспомощно повисшей ручки
была вытерта. В ручке не хватало каких-то винтиков. Наверное, она уже давно так
висела.
Горм и не знал, что часто думал об этой
девочке. Теперь, когда она была уже за дверью, он мог признаться себе, что
думал.
Девочка изменилась. Она была уже не ребенком.
Впервые до Горма по-настоящему дошло, что люди меняются. И он сам тоже.
Конечно, он всегда знал это. Но не помнил, чтобы когда-нибудь об этом
задумывался. До сих пор не задумывался. Интересно, а она узнала его?
Она не похожа на знакомых ему девочек.
Какая-то более явная что ли. И не только потому, что как будто принадлежит ему
после того, как его камень угодил ей в голову. Тут что-то другое. Он понял это
сразу, как только она сказала: «Ничего страшного», когда он толкнул ее. Ведь
она могла и не говорить этого. Могла вообще промолчать.
За то время что он стоял тут и смотрел на
дверную ручку, он понял, что это необыкновенная девочка. Горма бросило в жар.
Хорошо хоть, что она где-то за дверью. Если бы она стояла здесь, устремив на него
свои черные глаза, у него в голове не осталось бы ни одной мысли. Ни у кого из
его знакомых нет таких глаз.
Не будь это глупо, он бы сказал ей об этом. О
том, что у нее красивые глаза. Нет, не красивые. Красивым может быть все что
угодно. Даже пуговки на блузке. Он бы употребил слово «удивительные». Горм не
мог припомнить, что когда-нибудь раньше употреблял это слово. «У тебя
удивительные глаза», — сказал бы он ей.
Интересно, как бы она к этому отнеслась?
Нравится ли девочкам, когда им говорят, что у них удивительные глаза? Он стоял
возле двери и ждал. Не перед дверью, где она невольно сразу заметила бы его, а
чуть левее, чтобы она сама могла решить, хочется ли ей с ним разговаривать.
Наконец она вышла с двумя другими девочками. У
всех трех в руках были кружки для пожертвований. Она глянула на Горма и
кивнула. Открыто, не таясь. В этом не было никакого сомнения. Он кивнул ей в
ответ. То, как она повернулась к нему, окончательно убедило его. Это в нее
попал рикошетом его камень.
Она пошла между рядами со своей кружкой. К ней
сразу потянулись руки. Каждый раз, говоря «спасибо», она наклоняла голову.
Голова над кружевным воротничком выглядела беззащитной. И невеселой.
Необъяснимо для него самого, мысли Горма вдруг изменились. Теперь он уже иначе
думал не только о старомодных косах и платье, но и о более важных вещах. О том,
что делает людей особенными.
Может, она религиозна? Наверное, так, иначе не
собирала бы пожертвований в таком месте. Но и это было уже неважно, даже это.
Долго шла возня с пожертвованиями. Потом все
запели: «Укажи мне путь, Спаситель, мне примером добрым будь».
Наконец девочка, сделав круг, снова оказалась
рядом с Гормом. Он мог бы тронуть ее за плечо, спросить, как ее зовут. Но,
разумеется, он этого не сделал. Только пошарил в карманах, чтобы найти
несколько монет для ее кружки. Нашлось всего десять эре.
В эту минуту к ней подошла другая сборщица
пожертвований.
— Тебя зовет отец, он хочет поговорить с
тобой. Девочка повернулась к Горму.
— Сейчас приду, — сказала она другой девочке,
но смотрела на Горма.
Ему удалось опустить десять эре в ее кружку и
не покраснеть при этом, однако сказать, что у нее удивительные глаза, он не
решился. Теперь, когда она стояла перед ним, это было бы глупо.
— Тебе вернули велосипед?
— Какой велосипед?
— Разве то был не твой велосипед?
— Ах да, конечно. Его поставили у калитки. Это
ты его поставила?
— Нет, тот мальчик сказал, что они вернут тебе
велосипед. Они знали, где ты живешь.
Он кивнул. Подружка потянула ее за руку и
напомнила, что отец ждет.
— Скажи, что я сейчас приду, — повторила она и
отодвинула подружку в сторону.
Не двигаясь с места, она смотрела на Горма. Он
понял, что она задержалась из-за него. Что она ждет, чтобы он что-нибудь сказал
ей. Он весь покрылся испариной. И тем не менее, ему хотелось, чтобы это длилось
подольше. Он облизнул губы, старясь придумать, что сказать. Неважно что.
Девочки часто смеялись, когда мальчики говорили им что-нибудь смешное. Ему так
хотелось услышать ее смех.
— Неужели тебя, правда, зовут Принц? Они тебя
так звали.
Горма словно обдали кипятком. Почему она это
сказала? Он и представить себе не мог, что она способна сказать что-нибудь в
таком роде. Думал, что она говорит только правильные вещи. Но девочка была
серьезна, и было не похоже, чтобы она хотела подразнить его. Он окончательно
растерялся.
— Меня зовут Руфь. — Она склонила голову
набок.
— А я Горм Гранде, — наконец проговорил он и
слегка поклонился. И сразу же понял, как это глупо. Кланяться перед девочкой.
— Ага! — выдохнула она. — Ну, мне пора.
Отступив на несколько шагов, она повернулась и пошла к кафедре. Горм медленно
шел за нею вдоль стены. Люди пели: «Блаженна, блаженна душа, обретшая покой!
Ведь никто не знает, что будет завтра».
Руфь! Ее зовут Руфь. Горму показалось, что он
всегда знал это.
Теперь она разговаривала с темноволосым
проповедником и поставила свою кружку на стол рядом с кафедрой. Проповедник
что-то сказал ей. Неужели это ее отец? Каково, интересно, иметь отца, который
заставляет людей падать на колени?
Она приподнялась на цыпочки и что-то зашептала
проповеднику на ухо, и Горм увидел ее фигуру. Вблизи он ее не Видел. Тогда были
видны только глаза. Тонкая талия. Стройная спина слегка изогнулась под платьем.
Горм подошел поближе. «Нет на земле столь блаженной души, чтобы ее счастье
оставалось неизменным с утра до вечера», — пели собравшиеся.
Неожиданно взгляд Горма упал на мать. Она
словно лежала у себя на коленях, закрыв голову руками. Он совершенно забыл о
ней. Почему она так согнулась? Ей было бы неприятно, если бы она увидела себя
сейчас. И отцу тоже. Особенно отцу.
Мать встала, подошла к проповеднику и
поблагодарила его, пожав обеими руками его руку. Широкая белозубая улыбка отца
Руфи как будто проглотила ее. Склонившись над ней, он сказал: «Бог милостив,
тебе дарована благодать». Голос был звучный и низкий. Он взял мать за
подбородок и поднял ее лицо. Она была страшно бледна, глаза широко открыты.
