— Не уедешь! Нет!
* * *»
В корзине у Руфи лежали продукты,
приготовленные бабушкой для англичанина: яйца, молоко, хлеб. Клетчатое платье
шло ей. Она унаследовала его от Эли, располневшей после родов. Однако платье
было еще вполне модным. Стоял теплый июньский день, и платье под черным
лакированным поясом стало влажным от пота.
Привязанная у дома собака начала лаять. Но
Руфь не боялась собаки, с которой у Йоргена такие дружеские отношения. Она
смело подошла ближе.
На пороге показался англичанин, в руке он
держал две кисти. Смуглое, обветренное лицо обрамляли густые волосы и борода.
Руфь ни у кого не видела таких густых волос. Довольно длинные, вьющиеся
локонами. Когда-то и борода, и волосы были темные, теперь они поседели. Ему
было за тридцать, а может, и все сорок.
Рубашка и штаны были в краске. Синие, лиловые
пятна. Пуговицы отсутствовали. Но он запахнул рубашку на груди и прижал ее
широкими подтяжками из темно-коричневой кожи. Казалось, будто подтяжки держат
не только штаны и рубашку, но и его самого.
Своим взглядом англичанин словно сорвал с нее
платье и повесил его на ветвистую березу всем на обозрение. Руфь невольно
покраснела, однако протянула ему бабушкину корзину и сказала:
— Пожалуйста, это вам.
Он принял корзину и что-то буркнул
по-английски. Слова были какие-то бугристые. Руфь ощутила странный запах.
Масляные краски, скипидар? Он отступил в сторону, словно приглашал ее зайти в
дом. Поручение было выполнено, продукты переданы. Но, не успев подумать, Руфь
протиснулась мимо художника и вошла в дом.
Там царили сумерки. Окна были слишком
маленькие. Неужели они всегда были такие маленькие? Кругом стояли картины.
Небольшой кухонный стол был завален тюбиками с краской и кистями. Руфь подошла
к двум самым большим картинам и присела на корточки. На одной была изображена
странная гора — совсем не похожая на гору, она, тем не менее, несомненно, была
горой. И дом, словно вывернутый наизнанку. Яркие краски.
На другой картине был изображен человек.
Йорген! Англичанин написал Йоргена! Он увидел ее брата, которого никто не
считал за человека, и ему показалось, что Йорген достаточно хорош, чтобы
изобразить его на картине. На большой картине.
Англичанин грозной тенью застыл в дверях.
Из-за солнечного света он казался черным. Он подошел поближе, блеснули глаза и
зубы.
Взгляд Руфи сосредоточился на его щиколотках.
Голые ноги в изношенных сандалиях. Он уже давно не подстригал ногти на ногах.
Они были слишком длинные. Может, ему такое даже не приходит в голову? Если у
человека столько холстов, столько кистей и тюбиков с краской, ему не до ногтей
на ногах.
Она перевела взгляд на портрет Йоргена.
«О-о-о!» — выдохнула она. Это было только дыхание.
Англичанин подошел к ней вплотную. Свет,
проникавший в открытую дверь, нарисовал на полу желтый четырехугольник.
Художник что-то сказал у нее над головой. О Йоргене, о том, что ему нравилось
позировать. Сидел неподвижно, как статуя. Художник пользовался кистями как
указкой, они казались непосредственным продолжением его руки. Неожиданно он
положил кисти на стол и поманил Руфь к окну.
Она нерешительно подошла к нему. Он показал на
что-то »А окном. На цепь гор? На море? Она не поняла. Вдруг он положил свою
руку на обнаженную руку Руфи. Смуглая рука и длинные пальцы. Запястье, покрытое
короткими темными волосами, скрывавшимися в рукаве. Руфь охватило странное
чувство. Ей хотелось и в то же время не хотелось вырвать свою руку.
Его рука по-прежнему лежала на ее. Согнутые
немного пальцы образовали над ней купол чаши. Дно этой темной тяжелой чаши было
покрыто пятнами краски.
Прошел час, а Руфь еще не успела как следует
рассмотреть все картины. Иногда она и художник перебрасывались парой слов. Она
на беспомощном школьном английском. Сначала она краснела, с трудом находя
нужные слова. Постепенно пошло легче.
Художник рассказал, что живет в Лондоне и что
ему давно хотелось приехать в Норвегию. Несколько раз он произнес «Лофотены!» и
пощелкал языком. Как будто речь шла о чем-то съедобном. А этот Остров! Она
поняла, что ему нравится свет. Руфь никогда не думала, что у них какой-то
особенный свет. Но если это говорит человек, повидавший свет во всем мире,
наверное, так и есть.
Она сказала, что рада за Йоргена, нашедшего
друга в его собаке. Но оказалось, что собака принадлежит норвежскому другу
художника, которому из-за болезни пришлось от нее отказаться. Собаку звали Эгон"
[11]
в честь одного
живописца . Он смеялся, говоря об Эгоне, хотя тут же сказал, что его друг
болен. Но, может, они не были близкими друзьями? Руфь поняла, что художник намерен
остаться на Острове на зиму. Ему хотелось писать снег.
Она осторожно напомнила ему, что снег белый.
Он засмеялся, и она испугалась, что сморозила глупость. Но художник тут же
посерьезнел и объяснил, что хочет написать снежные сугробы, освещенные северным
сиянием. Она понимающе кивнула, но все еще чувствовала себя дурочкой.
Когда Руфь обмолвилась, что любит рисовать,
художник захотел что-то показать ей. Он повел ее на берег, где у самой воды
среди камней стоял мольберт. Смешав на палитре белую и синюю краски, он быстро
и смело стал бросать ее на холст. Иногда он помогал себе тряпкой, иногда
большим пальцем или тыльной стороной ладони.
Руфь внимательно следила за всеми его
движениями. Она вдруг подумала, что впервые видит, как настоящий художник пишет
картину.
Забыв, что она плохо знает английский, Руфь
вдруг разговорилась и засыпала художника вопросами. Почему он смешивает краски
именно так, а не иначе? Какой свет в Лондоне? И почему он не пользуется для
неба чистыми красками? И художник отвечал ей! Он щурился на солнце. Приподнимал
изношенную соломенную шляпу и потом натягивал ее на уши. Показывал на дедушкин
домишко. На горы. На море и островки. На скалы, на которых сушили рыбу. На
идущие вдали пароходы. В конце концов он показал на свою голову.
И Руфь поняла, что краски меняются у него в
голове по мере того, как он пишет. Но ведь так и должно быть! Только овладев
красками и подчинив их себе, можно написать оригинальную картину.
Время от времени художник широко улыбался. Он
был живой человек, но ей все равно казалось, что она придумала его себе. Ей
стало легче, когда он заговорил с ней. Голос и сандалии, хлюпающие по влажному
прибрежному песку, были настоящие.
Только теперь она поняла, почему дедушка не
мог жить вместе с бабушкой и детьми. Ведь он должен был построить домишко для
этого художника! Дедушка знал, что это понадобится Руфи.
* * *
Руфь старалась почаще ходить к художнику.
Иногда вместе с Йоргеном, который вел собаку на поводке. Случалось, она
оставалась с Майклом наедине. Если шел дождь, они прятались в дом. В хорошую
погоду он стоял у кромки воды и писал.
