Неожиданно его осенило, он взял лист почтовой
бумаги и написал:
«Дорогая Руфь, нам с далматинцем необходимо
увидеть тебя. Кроме того, мне хотелось бы приобрести идущую по воде женщину. До
завтрашнего дня я буду в «Гранде». Но если ты оставишь сообщение у портье, мне
его передадут в любом случае.
Горм».
Он надписал на конверте ее имя, указав адрес
галереи. Перед тем как заклеить конверт, он вложил в него свою визитную
карточку.
Теперь она наверняка будет знать, где меня
найти, подумал он и включил телевизор. Передавали «Последние известия». Новости
не остались у него в сознании, но в самом конце передали короткий репортаж с
выставки. У Горма учащенно забилось сердце.
Смертельно бледное лицо Руфи заполнило экран.
Изогнутая верхняя губа была видна очень отчетливо, совсем рядом. Темные густые
брови разделяла глубокая складка. Густые ресницы, со слегка слипшимися
кончиками. Мелкие бледные веснушки на крупном носе.
Он жадно впитывал в себя это изображение.
Непослушные рыжие волосы. Жилы на шее. Выдающийся вперед подбородок. Но,
главным образом, глаза. Темные, широко открытые, беззащитные. Горм наклонился
вперед и задержал дыхание.
Интервью было короткое. Передали только самое
начало, до того, как разговор обострился. Фотографии картин, насколько он мог
судить, были хорошие. Этим-то она должна быть довольна? Но они отомстили ей,
показав лицо разоблачающе крупным планом.
Только теперь, увидев на экране глаза Руфи,
Горм осознал всю глубину ее сдерживаемого отчаяния. Стоя перед
телевизионщиками, она все поняла, подумал он. Поняла, что совершила ошибку.
Нельзя было отдавать им себя. Только картины. И ничего больше.
Он позвонил портье и поинтересовался, не
поступало ли для него каких-нибудь сообщений. Пока ничего не поступило.
По телевизору передавали фильм о двух римских
семьях, уничтоживших друг друга. Горм так и не понял, кто же был главным
действующим лицом. Все были сердиты, и все громко
кричали. У него заболела голова, однако он
досмотрел фильм до конца. В живых никого не осталось.
Наконец Горм уснул, ему снились тревожные сны.
Какой-то мафиози с пулеметом, вмонтированным в фотоаппарат «Никон», преследовал
его на пустынном берегу во время отлива. Мафиози охотился за картиной,
изображавшей далматинца. Картина была маленькая и умещалась у Горма в кармане.
Несколько раз он просыпался. И каждый раз
думал, что отделался от кошмара. Но кошмар возвращался. Кроме ощущения страха,
он запомнил только, что мафиози нагнал его и завладел картиной. Тогда картина
выросла до своей нормальной величины. Белая собака с темными пятнами бежала к
нему с поверхности картины, глядя на него глазами Руфи.
В конце концов он все-таки успокоился и
проспал до девяти.
Как постоянному гостю ему на поднос с
завтраком положили газету. На первой полосе была фотография Руфи. «Сбежала с
собственной выставки».
Были там еще фотографии и заметка. Пока Горм
читал, на него накатила тошнота. Он быстро сложил газету и вышел в ванную.
Потом снова лег, позвонил портье и попросил принести ему все крупные газеты.
Хотелось поскорее с этим покончить.
Как он и опасался, другие газеты были еще
беспощаднее. «Скандал!» «На тропе войны». Какой-то репортер написал, что Руфь
плеснула вином в лицо журналисту, пытавшемуся обменяться с ней парой слов, и
выбила камеру у него из рук. Крупная фотография показывала руку Руфи со
стаканом, направленную к какой-то нечеткой мужской фигуре. Вино выглядело
волнистой, туманной линией.
Когда Горм все прочитал, ему стало стыдно. Не
за нее, за себя. За то, что он сидит тут и читает то, что написали о ней
газеты. За то, что тысячи людей, не имея ни малейшего понятия о том, как все
было на самом деле, читают сейчас то же самое. Стыдно за людей, которые
упиваются такими статьями. И не могут без них обходиться.
Любой человек по своей вине или из-за
какого-нибудь неосторожного поступка может оказаться в центре внимания и стать
достоянием общественности. И тогда все получают неоспоримое право рвать его в
клочья. И пусть бы он защищался не менее храбро, чем Руфь, он никогда не сможет
выйти победителем.
Неожиданно в воображении Горма всплыла сцена,
произошедшая в день открытия новой служебной пристройки к его магазину.
Правление, служащие и группа случайных гостей окружили его и журналиста,
задавшего ему личный вопрос:
— Это правда, что у вас много лет были
интимные отношения с любовницей вашего отца?
К горлу опять подступила тошнота. Минуту Горм
не спускал глаз с газет, разбросанных по кровати. Потом начал их рвать. Он рвал
газету за газетой и запихивал в корзину для бумаг. Когда с газетами было
покончено, он выставил корзину в коридор и запер дверь. Схватив телефонную
трубку, он набрал номер галереи.
Ему ответила служащая.
— Моя фамилия Нессет. Я брат Руфи Нессет. Мне
нужно поговорить с нею. Особенно после того, что я прочитал в сегодняшних
газетах. Это очень важно.
— Ее здесь нет.
— К сожалению, я потерял записную книжку и не
помню ни адреса, ни телефона. Выручите меня, пожалуйста. Это очень важно, —
повторил он.
Трубка молчала. Горм слышал, как служащая с
кем-то переговаривается.
— Простите, у нас нет ее телефона.
— А адрес?
Молчание. Настороженное молчание.
— Вы ее брат?
— Да. К сожалению, я опоздал на открытие
выставки. Подвел самолет. Я в отчаянии. Вы понимаете?
Опять бормотание.
— Она живет на Инкогнитогата.
— А номер дома? — спокойно спросил он, но рука
с ручкой дрожала.
Записав номер дома, он сердечно поблагодарил
служащую.
* * *
Это был старинный трехэтажный особняк с
башенкой. Маленький палисадник, живая изгородь, покрытые снегом деревья. Во
всех окнах, выходящих на улицу, горел свет, в первом этаже свет был не такой
яркий. Он нажал на верхнюю кнопку, на которой было написано: «Р. Нессет».
Пока ждал, он собрался с мыслями и приготовил
первые слова, которые хотел сказать. Но ему никто не открыл. Внутри было тихо.
Горм позвонил еще раз. Тишина. Позвонил в третий раз. Подождал. Позвонил
соседям на первом этаже и снова подождал. Спустился с крыльца в палисадник.
Летел снег. Горм откинул голову, пытаясь
заглянуть в окна. Снежинки падали ему на лицо и таяли, оставаясь целыми только
на стеклах очков. Через мгновение он уже ничего не видел.
Кто-то же должен там быть! Он вытер очки не
совсем чистым носовым платком и отошел поближе к железной изгороди, чтобы лучше
видеть. Это ничего не дало. Он перешел через улицу, надеясь оттуда заглянуть в
комнаты. На втором этаже был виден только свет и большие картины. И ни души.
Никакой рыжеволосой головы.
