Йорген был с ними все время. Он вырезал свои
деревяшки. Бросал палки, которые собака приносила ему обратно. Но далеко от них
не уходил. Как будто Майкл просил его об этом: «Не уходи, Йорген, ты нужен
Руфи».
Однажды вечером Йорген помогал дяде Арону
смолить лодочный сарай, Руфь тем временем перемыла посуду, убрала на кухне и
сказала матери, что хочет подняться на Хейю. В этом году она там еще не была.
Майкл с пачкой газет сидел на крышке колодца.
Он объяснил, что получил посылку, и угостил Руфь английскими конфетами. Она
взяла одну и села на почтительном расстоянии от него.
Он поинтересовался, зачем у нее с собой
рюкзак. Идет на Хейю? Он не знал, какая из вершин называется Хейя. Руфь
показала. Объяснила, где проходит тропинка и сколько нужно времени, чтобы
подняться наверх. А спуститься? Спуститься — полчаса.
Она чувствовала на себе его взгляд. Казалось,
слушая ее, он думал о чем-то своем. Например, почему она спустилась к его
домишку, если ей, напротив, нужно было подняться к тропинке? Но ее это не
беспокоило, потому что сегодня вечером Йорген помогал дяде смолить сарай. И
когда Майкл, заглянув ей в глаза, спросил, хочет ли она, чтобы он пошел с ней,
она кивнула.
На руке у Майкла, чуть выше запястья, был
порез, который еще не затянулся. Два комара приготовились напиться крови. Они
кружили, спускались все ниже и снова кружили. Майкл помахал рукой и уперся
локтями в колени. Руфь следила за комарами, чувствуя на себе его взгляд.
Наконец это стало невыносимым.
Тогда он придвинулся к ней и положил ей на
затылок смуглую руку. Эта рука крепко и горячо обхватила ее голову, став как
будто ее частью. Словно сильное крыло. Руфь прислонилась к нему. Ей хотелось,
чтобы это длилось как можно дольше. Его глаза широко раскрылись и слились с
небом. Они синели перед ней, пока она не отвернулась. Тогда он встал и отпустил
ее.
Руфь надела рюкзак и пошла.
Через полчаса он нагнал ее. На груди у него
висела сумка с кистями и красками, на поводке он держал собаку. Руфь шла
впереди, так они подошли к расселине, где в непогоду обычно прятались овцы. Она
спустилась в расселину и села на заросший травой уступ скалы. Он спустился туда
за ней и сел рядом. Собака свернулась калачиком в тени за их спинами.
Им было видно и селение, и залив, и фьорд, и
фарватер. Бугристые волны и полоски тумана к хорошей погоде. Сначала они сидели
молча. И опять она заметила на себе его взгляд, но как ни в чем не бывало
продолжала смотреть вдаль.
У нее возникло чувство, будто она парит в
воздухе. И неважно, что в Майкле два человека. И неважно, что она боится того
из них, который не пишет картин.
Первый, неопасный, знал все о живописи,
рисунке, перспективе и повидал многие города мира. Он столько всего знает! И,
конечно, многих художников. Он знает школы, в которых она могла бы научиться
всему, что касается цвета и перспективы. Научиться всему, чему, собственно,
нельзя научиться, потому что так не писал еще никто. До нее не писал.
Пусть не этот Майкл тяжело дышал рядом с ней в
эту минуту. Держал в своих руках ее голову, отбросил с ее лица полосы и
прижался к ней так, что она не осмеливалась даже проглотить скопившуюся во рту
слюну.
Тогда-то он и спросил ее о шраме на лбу.
Потрогал его пальцами и спросил, откуда у нее этот шрам. Голос его исчез, как
только Руфь мысленно увидела Горма, идущего через школьный двор. На нем была
коричневая кожаная куртка с зеленым воротником. Горм остановился и поднял руку.
— Он всегда был у меня, — сказала она и
встала.
ГЛАВА 11
— Любая серьезная торговля начинается в
Бергене, поэтому ты должен ехать в Берген, — сказал отец.
Ни о чем другом никогда не было и речи. Словно
в этом был смысл существования Горма. На учение в Бергене он должен был
потратить три года своей жизни. Читая учебную программу, Горм так и не придумал
ни одного убедительного возражения. Однако, может, как раз отцовские слова:
«Подожди, вот попадешь в Берген» заставили его поверить, что свободу он обретет
только там. Он плохо представлял себе, в чем заключалась эта свобода, кроме
свободы напиваться до бесчувствия. Но Турстейн тоже ехал в Берген.
Отец говорил о Высшем торговом училище, как о
близком родственнике или, вернее, как о необходимых торговых связях. Он сам два
года проучился там перед войной.
Даже у матери нашлись добрые слова о Бергене.
Там она, живя у тетки, училась на модистку, там познакомилась с отцом. То есть
так она говорила, зато когда его не было, она любила рассказывать о городе и о
шляпках. Правда, в конце она со вздохом добавляла, что потом она встретила отца,
и Марианна...
Имя Марианны повисало в воздухе, словно мать
пыталась вернуть его, не дать ему сорваться с ее губ. А голос... Таким голосом
обычно говорят о неблаговидных поступках. В такие минуты Марианна затихала и
старалась сделаться незаметной. Отец же помалкивал. И сколько бы мать не
уверяла, что она приехала в Берген только для того, чтобы научиться шить
шляпки, ей вряд ли удалось кого-нибудь обмануть.
Сестер будущее Горма как будто не
интересовало. Пока он был на военной службе, они помирились и снова смеялась
над чем-то своим. Марианна закончила курсы медицинских сестер, была помолвлена
и в скором времени собиралась стать адвокатшей фру Стейне. Горм почему-то
убедил себя, что ему не нравится Ян Стейне. Ян ни в чем перед ним не
провинился.
С Эдель Горму было интереснее. Она критически
относилась ко всему и всем, кто попадался на ее пути, особенно если им было за
тридцать. Кроме того, она без конца говорила о том, что Земля скоро погибнет,
потому что американцы сволочи. Эту мысль она почерпнула в Осло, где готовилась
к поступлению в университет. От се надменного отношения к миру особенно
страдала мать.
— Фу, мама, — всегда говорила Эдель матери,
когда отца не было поблизости.
— Пора бы тебе, дружок, повзрослеть, —
отзывалась мать.
— К чему ты там готовилась, если не научилась
ничему, кроме: «Фу, мама»? — спросил однажды Горм.
Эдель запустила ему в голову диванной
подушкой, и они были квиты. Но Горм понял, что они оба не знают, что дальше
делать со своей жизнью. Эдель никак не могла решиться и уехать из дома.
Незадолго до отъезда Горма в Берген отец устроил Эдель секретаршей к своему
деловому партнеру в городе.
* * *
Мать настояла на том, чтобы поехать с Гормом.
Ей необходимо, говорила она, увидеть своими глазами комнату, которую он снимет,
санитарные условия и район. Она остановилась в гостинице и собиралась прожить в
Бергене неопределенное время.
Каждый вечер Горм должен был докладывать
матери всякие подробности, касающиеся своей комнаты и ее обстановки. У него
почти не оставалось времени, чтобы купить необходимые учебники и познакомиться
с сокурсниками.
