Мать пришла в ужас от занавесок, а ковер сочла
даже опасным для здоровья. Его следовало основательно вычистить. В остальном
санитарные условия ее устраивали. Слушая ее разговор с хозяином, Горм втянул голову
в плечи. Когда мать заявила, что намерена купить новые занавески и кое-что еще,
чтобы навести у него «уют», как она это называла, терпению Горма пришел конец,
хотя он и сам не понимал, как у него хватило смелости возразить ей:
— Хватит, мама! Меня вполне устраивают мои
занавески!
Мать сжалась, словно он ее ударил, глаза
наполнились слезами.
— Я забочусь только о твоем благе. Чтобы
помочь тебе, я проделала такой путь...
— Знаю, знаю, — пробормотал он и надел пальто,
чтобы идти с ней за новыми занавесками.
Поскольку ему не понравилось ни одно из ее
предложений, она сказала, что он вылитый отец.
Наверное, я ненавижу ее, подумал Горм и
предоставил ей решать все самой.
Они купили готовые занавески по ее вкусу, и он
отнес их на квартиру. Мать забралась на хозяйскую стремянку, чтобы их повесить,
Горм держал стремянку. Он вполне мог не удержать ее, и тогда мать упала бы.
Маловероятно, чтобы такое падение закончилось чем-то более серьезным, чем
перелом ноги. Но тогда ему пришлось бы каждый день бегать в больницу с цветами.
Или, что еще хуже, навещать ее в гостинице.
Горм поднял глаза и обнаружил, что икры и
бедра у матери стали дряблые, а под мышками на белой шелковой блузке выступили
пятна пота. Фигура у нее была еще стройная, костюм элегантный, но шея уже
выдавала ее возраст. Горм не помнил, чтобы когда-нибудь обращал внимание на
такие вещи. Его поразило, что он не испытывает к ней никакой жалости.
Когда мать спустилась со стремянки, надела
жакет и туфли и прощебетала, что они заслужили хороший обед, Горм понял, что он
плохой человек.
Семь дней лоб и виски Горма были постоянно
сдавлены точно тисками, и он желал только, чтобы мать поскорей уехала домой.
Занятия в первую половину дня казались ему желанным отдыхом.
В последний вечер они обедали в гостинице.
Горму хотелось пить, и он перед обедом заказал себе пива. Мать попросила
принести ей минеральной воды.
— Ты не хочешь взять к обеду немного вина? —
спросил он.
— Нет, спасибо, только не сегодня, ведь я
завтра уезжаю. — Мать вздохнула.
— Тогда я тоже ограничусь пивом.
— По-моему, ты пьешь слишком много пива, —
сказала она, когда официант отошел. — В твоей личности, дорогой Горм, есть один
изъян, и это касается алкоголя.
У него вдруг так сжало виски, что он не
сдержался:
— Может, на твой взгляд, я вообще не личность?
— Его глаза были прикованы к ее бровям. Темные, изящно изогнутые, они сохранили
свою красоту, хотя от его слов лицо матери исказилось. Подбородок отвис, резко
обозначились морщины в углах рта, глаза забегали. И наполнились слезами. Хорошо
знакомым Горму движением, полным чувства собственного достоинства, она достала
из сумочки носовой платок.
— Я думала, у нас будет приятный обед, —
сказала она и приложила платок к глазам.
— Я тоже, — сказал он как можно спокойнее, но
давление в висках усилилось. Казалось, голова вот-вот расколется.
Мне нисколько не жалко мать, подумал он, и эта
мысль не принесла ему облегчения.
— Я не собираюсь отвечать на твой выпад, —
сказала она.
Он предпочел промолчать.
— Я надеялась, что мы мило проведем вечер, —
продолжала она с улыбкой, которая говорила: «Я готова пожертвовать собой».
Она сама в это верит, подумал он и закрыл
меню. Официант подошел, чтобы принять у них заказ.
— К сожалению, у меня пропал аппетит, я
ограничусь маленьким пирожным и кофе, а этому молодому человеку принесите,
пожалуйста, как вы советовали, баранью отбивную.
Горм не поверил своим ушам. Это было уже
что-то новенькое. Мать посвятила официанта в то, что они поссорились. Официант
принял заказ с многозначительной улыбкой. Горм откровенно поглядывал на часы,
прикидывая, сколько еще ему придется просидеть здесь, прежде чем будет прилично
уйти.
— Ты должен знать, что я простила тебе твою
грубость, я не злопамятна и всегда в первую очередь забочусь о других. И я
вижу, мой дорогой, что сейчас у тебя тяжело на душе.
Голова у него словно отделилась от туловища. Я
должен сидеть неподвижно, пока не свалюсь со стула, подумал он, и ему стало
интересно, уедет ли к тому времени мать. Или он увидит ее отчаяние оттого, что
он на глазах у всех свалился со стула. За соседними столиками уже обратили на
них внимание. Взгляды людей были достаточно красноречивы.
«Надо быть осторожнее, дорогой, и не падать со
стульев», — скажет она ему. При этой мысли он засмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Не знаю, — солгал он и тут же подумал, что
вряд ли хоть один человек лгал своей матери больше, чем он.
Да и не только матери. Он влился в огромный
косяк лжецов. Например, Элсе. Он обещал написать ей, но и не подумал сдержать
свое обещание. Прошло уже несколько недель, а он так и не написал ей ни слова.
И вот он опять лжет. Словно это был спорт, которым он успешно овладел, пока
служил в норвежских войсках.
Мать с волнением смотрела на свои руки,
трогала прибор, тарелки, вздыхала и беспомощно качала головой. Он хорошо знал
эти движения. Они были связаны с разными случаями, начиная с детства, и
касались только матери и его. Он и мать. Он всегда должен был быть свидетелем
ее огорчений и недовольства. Эти воспоминания заставили Горма понять, что он
проиграл. Все-таки ему было жалко ее. Сейчас, в эту минуту.
Официант принес заказ. Горм немного поел, и
тут же мать сказала, что не надо было тратиться на такой дорогой обед, раз
никто почти не ест. Он больше не чувствовал ни возмущения, ни гнева. И был
способен только разглядывать обстановку ресторана и наблюдать за посетителями.
Когда мать что-нибудь говорила, он согласно кивал. Когда о чем-нибудь
спрашивала, он отвечал так, как она ждала от него.
Через некоторое время мать решила все-таки
взять десерт, если он не слишком жирный. Официант с удовлетворенной улыбкой
принял заказ. Потом обратил взгляд на Горма.
— Нет, спасибо, мне ничего не нужно.
— Дорогой, съешь немного десерта, чтобы
составить мне компанию, — с улыбкой сказала мать.
Горм перестал дышать.
— Два карамельных пудинга, — сказал он, не
поднимая глаз от тарелки.
На другой день он проводил мать на пристань.
Она сказала, что не спала всю ночь и думала о том, что ее присутствие в Бергене
нисколько не радовало Горма. Успокоив себя тем, что скоро все кончится, он ласково
запротестовал, чтобы сделать ей приятное и таким образом облегчить собственную
совесть. Мать заплакала.
