Не успел он произнести слово «Аминь», как мать
бросилась на него и заколотила по нему кулаками. С ее губ срывались сдавленные
проклятия. Они становились все громче и наконец слились в вой.
Руки Эмиссара бессильно повисли, он принимал
удары и тяжело дышал. Все смотрели на них. Они были беспомощны. Наконец
вмешалась бабушка:
— Рагна, милая, Рагна. Успокойся, дитя мое.
Рагна. Рагна.
Но мать ничего не слушала. Она выла и била
Эмиссара в грудь. Била и выла. Эти удары глухо отзывались в сердце Эмиссара. Но
он продолжал стоять, не поднимая рук. Как будто не понимал, что она бьет именно
его.
Ночью Руфь оказалась в Молодежном клубе.
Эмиссар хотел дать ей свой мобильный телефон, но она его не взяла, потому что
должна была стоять на сцене и писать березовые ветки, расставленные в ведрах по
всему залу. Нельзя было пропустить ни одного листочка.
Она могла бы попросить Йоргена пересчитать их
для нее, но сообразила, что пересчитать столько листьев ему не под силу.
Эллин отец танцевал с Эмиссаром. У них на лбу
и на висках вздулись синие жилы. Неожиданно в клубе оказались все жители
Острова, в том числе и дядя Арон. Эллин отец размахивал косой с синей ручкой,
он возглавлял толпу. Там собралось все селение, весь Остров, даже те, кто
никогда не бывал в Молодежном клубе.
Ленсман взял гармонь дяди Арона. Ремешок не
был застегнут, мехи растянулись с жалобным стоном. Стена рухнула, и толпа
устремилась к лодочному сараю. Палки и косы сверкали на солнце. Странно, но
пастор шел с ружьем.
Их было великое множество. Руфь стояла на
сцене и понимала, чем все это кончится. Плечом к плечу они прошагали по зеленой
траве, за спиной у них оставались затоптанные цветы журавлиного носа.
Отныне уже ничего не будет, как прежде. Отныне
ни у кого на Острове не осталось лица, думала Руфь. Только спины и косы. Они
больше ничего не увидят, потому что лишились глаз. От них шел пар. Как от
самогонного аппарата, какой она видела у дяди Арона. Теперь-то этот аппарат,
наверное, давно разбился. Запах был отвратительный. Так пахнет самогон,
подумала Руфь, стоя на сцене.
Ей хотелось начать писать, но она потеряла
счет листьям. Глядя со сцены на людей, она почувствовала странное отупение. Они
никак не могли дойти до сарая, чтобы совершить задуманное. Только еще больше
пьянели и дичали, и их становилось все больше.
Миновав пустошь, они стали спускаться вдоль
бабушкиного картофельного поля. Они шли повсюду, гуськом или клином, как рыжие
муравьи. То они становились огромными, то крохотными. Стало темнеть, и пошел
снег. Люди были сердиты и точили косы на оселках так, что звон стоял. В каждом
взмахе оселка рыдал Йорген, но этого никто не слышал.
Постепенно, по мере того как людьми овладевала
усталость, из них выходил самогон, они успокаивались, но продолжали идти, не
поворачиваясь к Руфи лицом. Она знала, что сейчас произойдет, и была не в силах
писать березовые листья, только стояла и смотрела.
Потом она оказалась на колокольне и смотрела,
как они с востока идут через кладбище. На головы они натянули мешки для муки.
Ни травы, ни могил не было видно, потому что мешки шли плотным строем. Руфь
была Йоргеном и в то же время была собой.
— На нашем острове ни одна живая душа долго не
сможет прятаться! — кричали они ей.
— Йорген Дурачок! Йорген Дурачок! — кричал
Эллин отец, он уже поднимался на колокольню и был так близко, что Руфи
казалось, будто он кричит ей в ухо. о
Она почувствовала на своей ладони ладонь
Йоргена, теплую и твердую, и поняла, что они должны сделать. Оконный проем
расширился, словно хотел помочь им. Потом им навстречу ринулись черепица и
кладбище.
Раскинув руки, Руфь и Йорген скользили вниз.
Она испугалась и схватилась за петлю на веревке от колокола. Веревка обожгла
запястье, и Руфь невольно ее выпустила. Они скользнули по разрушенной крыше,
пролетели над нефом церкви.
Когда они пролетали то место, где не хватало
двух черепиц, зазвонили колокола. Тяжелые и легкие. Дин-дон. Руфь хорошо знала
этот звук. Он был не опасный.
Теперь они летели по воздуху. Сперва очень
быстро, потом медленно. Словно плыли на гребне волны далеко за буйками. Они
были вместе. Дышать было легко и приятно, и Руфь подумала, что так должно быть
всегда. Они парили высоко над могилами с железными плитами, над белыми и серыми
памятниками и над крохотными человечками-муравьями.
— Мы полетим, это не страшно, поверь мне, —
сказала Руфь и хотела ухватиться за Йоргена.
Но его не было. Ей словно застлало глаза.
Наконец она обнаружила его распростертым на ржавой могильной плите ленсмана
Тране — лицо Йоргена уткнулось в землю, руки и мши были изогнуты под странным
углом. Но это был не Йорген, это была она сама.
Человечки-муравьи с мешками на головах
побросали свои косы и своими ручками начали копать землю у ее лица. Копали,
копали и никак не могли выкопать то, что нужно. Она слышала их дыхание,
слышала, как Эмиссар читает молитву.
Потом ее глаза и ноздри заполнились землей, и
воцарилась тьма. Руфь чувствовала, что ее тело исчезло. Но она еще слышала
металлический звон.
Вот что значит быть мертвой, подумала она.
Руфь отправилась к Элле. Последнюю часть пути,
когда ее уже могли видеть из окна, она шла с гордо поднятой головой.
Аста, мать Эллы, стояла у кухонного стола в
своем обычном переднике. Увидев Руфь, она побледнела и опустилась на стул.
— Мне надо поговорить с Эллой, — сказала Руфь.
— Она лежит у себя наверху, совсем расхворалась.
И ты знаешь, почему! — От праведного гнева голос у Асты звучал резко.
— Все равно, мне надо поговорить с ней.
— Это невозможно.
— Мне надо!
— Ступай домой, грубиянка! Вы уже сделали все,
что могли, — пропищала Аста.
Глубоко вздохнув и даже не сняв обуви, Руфь
стала подниматься по лестнице. Аста бросилась к ней, чтобы помешать, но Руфь
была сильнее, она вырвала руку и в одно мгновение взлетела по лестнице.
При виде Эллы она едва не лишилась мужества.
Голые ноги, нижняя рубашка, распухшее лицо.
Аста бранилась, как кулик-сорока, защищающий
свое гнездо, Руфи пришлось вытолкнуть ее за дверь и запереть дверь на крючок.
Лицо Эллы и стук Асты в дверь почти парализовали ее. Она с трудом вспомнила,
зачем пришла.
Как во сне, она оглядела комнату и вспомнила,
что в детстве они с Йоргеном не раз ночевали у Эллы. Это было в другой жизни. В
той, в которой Аста и Элла всегда хорошо относились к Йоргену. Очень хорошо.
Она ухватилась за эту мысль и не отпускала ее, пока подвигала себе стул.
— Элла, позови меня, если что! — крикнула Аста
и, скрипя ступенями, начала медленно спускаться по лестнице.
