Она опять кивнула, размышляя, не убежать ли
ей, пока он будет наливать воду. Но не двинулась с места. Наконец он вернулся и
протянул ей стакан, кто-то из них расплескал воду. Скорее всего, она.
— Не надо так волноваться. — Он присел на край
письменного стола.
Руфь пила и не могла оторваться. Стакан быстро
опустел. Тонкий стакан с матовыми листочками по краю.
— Можешь взять эту юбку.
Она не ослышалась? Нет. Ее охватило отчаяние и
в то же время гнев. Она поставила стакан на стол. На Горме был полосатый галстук.
Синий с черными и белыми поперечными полосками. Руфь сосредоточила внимание на
этих полосках. Она помотала головой и хотела встать, чтобы уйти.
— Ты не дашь мне свой адрес?
Неужели он хочет сначала отдать ей юбку, а
потом заявить на нее в полицию?
— Я сама могу пойти в полицию. Позвони и скажи
им, что я приду.
— Мне твой адрес нужен совсем для другого, —
сказал пи протянул ей карандаш и блокнот. — Просто я хочу знать, куда тебе
прислать эту юбку.
Он говорил серьезно. Она взяла карандаш,
прижала его к бумаге и начала писать. Не справившись с дрожью в руках, она
нажала слишком сильно. Карандаш сломался. С громким, глухим звуком. Сейчас я
заплачу, подумала она.
Он протянул ей новый карандаш с остро
заточенным грифелем. Она попробовала писать и не смогла. Он взял у нее из рук
карандаш, блокнот и вопросительно поглядел на нее. Она шепотом назвала ему свой
адрес, он записал его. Печатными буквами. Как на машинке.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел человек,
похожий на Горма.
— Я слышал, что в мое отсутствие здесь
произошли драматические события. Ваши переговоры окончены? — строго спросил он.
— Я как раз собирался проводить нашу
покупательницу, — сказал Горм и схватил со стола юбку.
В коридоре он остановился. Уголок рта у него
дергался.
— Хочешь, я выведу тебя через черный ход?
— Не надо, спасибо, — прошептала Руфь и
бросилась бежать.
Уже на улице она вспомнила, что у него
светлые, коротко остриженные волосы, на макушке они вились. Красивые пальцы,
небрежно подрезанные ногти.
Прибежав домой, Руфь упала на собачью шкуру,
даже не включив радио. Какой позор! — думала она. У нее вырвались рыдания, это
были чужие рыдания, не ее, перед собой она видела глаза Горма.
На другой день Руфь прогуляла практику. Это
было равносильно самоубийству. Она лежала в кровати и убеждала себя, что
смертельно больна. В дверь неожиданно постучали. Она затихла, как будто ее не
было дома.
— Тебе посылка, — громко сказала хозяйка.
— Пожалуйста, положите ее у двери, — больным
голосом попросила Руфь.
— Ты плохо себя чувствуешь? Тебе что-нибудь
принести?
— Нет, спасибо, у меня насморк. Не хочу, чтобы
вы заразились.
— Скажи, если тебе что-нибудь понадобится.
— Спасибо, это скоро пройдет.
Руфь лежала и ждала, когда хозяйка уйдет,
потом встала. У ее двери лежал мягкий пакет в оберточной бумаге. Ее имя было
написано твердыми прямыми буквами. «Р» в слове Руфь было намного больше всех
остальных букв. Марки на пакете не было. Должно быть, его принес рассыльный.
Кроме юбки, в пакете лежала записка. Буквы поплыли у нее перед глазами, хотя
почерк у него был очень четкий.
«Можно с тобой встретиться? Позвони мне, мой
телефон 2-17-19».
Юбка жгла пальцы. Но Руфь все-таки надела ее.
И до полудня ходила в ней по своей комнате. Она думала о Горме, о подкладке из
тафты и о разрезе. Мягкий шерстяной габардин. Руфь не сняла юбку и тогда, когда
села готовиться к уроку, который ей предстояло дать.
К одиннадцати часам, уже перед самым сном,
юбка перестала жечь ей бедра. Если бы Руфь не боялась ее помять, она и легла бы
в ней. Теперь это была ее юбка.
«Можно с тобой встретиться?» Что он имел в
виду? Почему не спросил у нее об этом еще в магазине? Он живой человек? Или
появился там лишь затем, чтобы она сильнее почувствовала весь позор своего
поступка?
Руководитель практики был доволен. Про юбку не
было сказано ни слова. Руфь рассказывала об Иосифе и его братьях. Она стояла
перед классом и изображала все в лицах. Это было легко, достаточно было
вспомнить Эмиссара, и все получалось само собой. И юбка, как положено,
обтягивала ее бедра.
По дороге домой она зашла в телефон-автомат
возле булочной, опустила монетку и набрала номер. Ответил женский голос.
«Алло». Руфь не знала, чего она ждала, но сказать что-нибудь было выше ее сил.
— Алло, говорите же! — повторил голос на южном
диалекте.
У Руфи пересохло во рту. Вот и все. Не успев
подумать, она повесила трубку. Постояла с опущенной головой.
Стекло с правой стороны было разбито. В будку
влетал мокрый снег и ложился на потрепанную телефонную книгу. Когда Руфь
открыла дверь, на нее с воем ринулся ветер. На коду она придерживала рукой
воротник пальто.
ГЛАВА 15
Когда они остались в кабинете одни, Горм как
раз собирался рассказать Руфи, что летом видел ее в аэропорту.
Но тут пришел отец, и говорить было уже
поздно. Он не допускал мысли, что Руфь могла оказаться воровкой. И не мог
заставить себя смотреть на нее как на воровку. Он слышал поговорку, что воров
делают обстоятельства, но не знал, как воры выглядят и что толкает их на кражу.
Ведь отец Руфи проповедник! Что бы с ней было, если б он узнал о ее поступке?
Горм не мог себе представить, какие
обстоятельства могли бы его самого толкнуть на нечто подобное. Он вдруг увидел
Руфь, как она стояла тогда в конторе. Странд и фрекен Эббесен говорили о ней
так, словно она была бессловесной тварью, она же глядела куда-то вдаль.
В кабинете им овладело неудержимое желание
обнять ее. А когда она пыталась и не могла написать свой адрес, потому что у
нее дрожали руки, и ему пришлось самому это сделать, он ощутил эту дрожь у себя
в груди. В самой глубине, где все было мягким.
Рука у Руфи была маленькая, пальцы тонкие.
Однако они казались сильными. Они побелели на суставах, как тогда в аэропорту,
когда она подняла свой чемодан. Забирая у нее карандаш, Горм коснулся ее
запястья, и его охватило острое желание прижаться к ней. Ощутить ее всей кожей.
В голове пронеслась дикая мысль: надо с ней встретиться, когда все будет уже
позади.
Он не видел ее фигуру, ведь Руфь была в
пальто. Но с лета Руфь изменилась. Пополнела. И что-то в ней появилось новое.
Горм не мог понять, что именно. Будто слегка Приоткрылась дверь. Но куда она
ведет, он не знал. Знал только, что ему хочется войти в эту дверь.
Остаток дня отец держался с ним почти
по-товарищески.
