— Что еще за знаки?
— Бирка на чемодане, парусник в гавани,
описание моря в какой-то книге.
Турстейн смотрел на него с нескрываемым
восторгом, но и с раздражением.
— Тебе все само идет в руки, а ты все
бросаешь, чтобы уйти в море! Фу, черт! А что если отец лишит тебя наследства?
— Давай поговорим о чем-нибудь другом. — Горм
выдавил из себя смешок.
— Когда ты отчаливаешь?
— Завтра.
— Почему ты раньше ничего не сказал мне? Разве
мы не друзья?
— Друзья.
— Будешь писать?
— Буду.
Горм подумал, что надо запастись бумагой.
Желтыми блокнотами, которые влезают в карман. Письменными принадлежностями и
книгами.
Назавтра, вместо того чтобы позвонить домой,
он послал родным телеграмму: «Сегодня уезжаю в Штаты. Подробности письмом».
Когда через час его вызвали на переговорный
пункт для разговора с домом, он туда не пошел. Оказалось, что нечистую совесть
вполне можно вытерпеть. И даже легче, чем он думал. Принятое решение само по
себе освобождало Горма от таких вещей.
* * *
Багаж Горма состоял из матросского мешка с
самым необходимым и нескольких романов. Сперва ему предстояло лететь на
самолете, у него закружилась голова от одних названий: Осло, Рейкьявик,
Нью-Йорк, Лос-Анджелес.
В состоянии человека, творящего чудо, но еще
не уверенного, останется ли он в живых, Горм с выправленным паспортом и визой в
кармане поднялся вместе с другими пассажирами по трапу самолета. Он шел по
проходу в самолете, и все в нем ликовало от радости. Руки и ноги. Какой
восторг! Все под контролем. Теперь он был самим собой. Он Горм, и он принял
решение лететь в Америку.
Из Исландии, в ожидании, пока самолет
перенесет его в Нью-Йорк, он послал домой открытку. В телеграфном стиле он
сообщил родным, что летит в Америку, что экзамены сдал хорошо и что свои вещи
отправил домой, оплатив пересылку. Поскольку никакие извинения не могли бы
спасти его, он обошелся без них. Зато поблагодарил за предоставленную ему
возможность получить образование. И, наконец, четко написал название своего
пароходства и судна.
Неожиданно он вспомнил о последних словах,
которые ему сказал отец: «Скажи только, что я вернусь в понедельник». Один,
среди, спешащих мимо чужих людей, Горм рассмеялся.
В Нью-Йоркском аэропорту Горм почувствовал,
что наконец-то прилетел к самому себе. Он обрел себя. Теперь, что бы он ни
делал и где бы ни оказался, он будет самим собой. Это внушило ему
головокружительное чувство непобедимости. И когда пожилая дама в очереди
дружески посмотрела на него, он почувствовал, что улыбается.
Серьезность его поступка дошла до Горма, когда
он, проснувшись в самолете, увидел внизу лоскутное одеяло, которое, вероятно,
было Америкой. Перед сном он выпил несколько рюмок рома «Капитан Морган». Тело
и голова болели. Во сне он видел мать, которая нагишом шла по Стургата, она
плакала и выкрикивала его имя. На площади собралось много народу. Он пытался
спрятаться, но из всех окон на него с презрением смотрели глаза отца.
Когда самолет приземлился, Горм обнаружил, что
во всех аэропортах висят одинаковые указатели. Таблички и ограждения вели
пассажиров, словно скотину, в нужном направлении. Это придало ему уверенности.
В конце концов, он сам выбрал этот путь.
Горм нашел агента, державшего табличку с
названием пароходства, — он добрался до цели.
Теплоход стоял в Сан-Педро среди старых шхун и
парусников, выстроившихся вдоль причалов. Агент показал на белое здание с
развевающимся норвежским флагом и сказал, что это их «Церковь»"
[23]
.
Капитан оказался приземистым человеком с
живыми глазами. Угадать его возраст было трудно. Может быть, лет сорок. Но
диалект у него точно был бергенский. Он быстро смерил Горма глазами, прежде чем
взять его документы.
— Первый рейс в двадцать три года?
Горм кивнул.
— Видно, долго не мог решиться?
— Я закончил Высшее торговое училище.
Капитан поднял брови. Губы растянулись,
наверное, это должно было означать улыбку. Она была похожа на растянутую
резинку, какие надевают на банки с вареньем.
— На твоем месте я не стал бы здесь этим
козырять.
Раскатистое «р» в слове «козырять» резануло
ухо. Горм не успел ответить, капитан уже перешел к деловой части разговора.
— Паспорт?
Горм достал паспорт, капитан изучил его и
оставил без комментариев.
— Юнга Гранде. Триста девяносто пять крон в
месяц. Этого тебе должно хватить. Можешь снимать, сколько надо, два раза в
неделю между Лос-Анджелесом и Ванкувером.
— Как это «снимать»?
— Мы здесь так говорим. Ведомость лежит в
кают-компании. Телеграфист выдает деньги и получает расписку. Еще что-нибудь?
Горм знал, что у него было много «еще
чего-нибудь», но не мог вспомнить и отрицательно помотал головой.
Ему предстояло делить каюту с другим
юнгой-новичком, каюта была на самой нижней палубе. Только через неделю Горму
удалось встретиться глазами с этим парнем. Все звали его «Мальчишка». Он был из
Хамара и старался держаться незаметно. Это было самое приятное.
Их путь лежал в Сан-Франциско, а оттуда через
Тихий океан в Гонконг.
* * *
Сан-Франциско! Золотые Ворота, мост,
вынырнувший из тумана. Канатная дорога на крутых улицах. Припаркованные машины
с чурбаками под колесами, чтобы они не скатились по склону. Дома как маленькие
крепости и замки. Люди всевозможного цвета кожи, говорящие на всех мыслимых
языках. В гавани и трактирах бурлила жизнь. Это и был мир!
Еще в море Горм решил, что победит трусость и
позвонит домой из «Церкви». Пока он ждал соединения, у него вспотели руки, он
вспомнил запах корицы, чего-то безвкусно-сладкого, что было связано с детством,
и у него защекотало в носу.
В желтом блокноте, который всегда был при нем,
Горм записал все, что хотел сказать. Он пытался предугадать вопросы родителей.
Матери. Или отца. Самое трудное было угадать, что скажет отец.
Трубку сняла Марианна. Услыхав его голос, она
тут же заплакала.
— Горм! — Металлический голос, казалось,
доносился из космоса.
— Марианна! Ты дома?
— Да. Я теперь работаю здесь в больнице.
Все... Мы с Яном... Мы... И мама почти все время лежит в постели.
— Она больна?
— Не больше, чем я. — В голосе Марианны
послышалась неприязнь.
