Телеграфистка и Горм ехали на велорикше по
узкой, извилистой дороге. Черноусый рикша соблюдал приятный темп, держась левой
стороны дороги. Время от времени он вытягивал руку, чтобы показать, что ему
надо повернуть, не проявляя видимого интереса к сердитым гудкам автомобилей.
На телеграфистке поверх красного бюстгальтера
была надета белая майка без рукавов. Бретельки бюстгальтера были видны, и на
груди майка просвечивала красным. Глаза защищал желтый пластмассовый козырек.
Темные вьющиеся волосы развевались по ветру. Под откидным верхом было жарко и
душно. Возле ручья она приказала остановиться, и они спрыгнули на землю.
— Здесь постоянно требуется вода, — сказала
она и достала две бутылки с жидкостью, напоминавшей какой-то сок. Сперва они
напились, потом она стащила с себя майку и намочила ее под струей, лившейся из
желоба, вмурованного в гору.
Горм с восхищением смотрел, как она натянула
на себя мокрую майку. Через мгновение он проделал то же самое со своей рубахой
и дурацкой полотняной кепкой.
Телеграфистка, посмеиваясь, наблюдала за ним.
В ее смехе не было ничего, что заставило бы его смутиться, напротив. В эту
сорокаградусную жару, когда мозг был похож на устрицу, ее смех вызвал у него
желание. Он снова сел на горячее пластмассовое сиденье и расправил брюки.
Велорикша привез их к храму, но Горм мог
думать только о том, когда он сможет прижать телеграфистку к себе. По пути он
как бы случайно падал на нее на поворотах, и от этого его желание только
усиливалось.
Она объявила, что хочет прокатиться по канатной
дороге, и приказала велорикше везти их туда. Они ехали бесконечно долго. Горм
положил руки на колени и мечтал о кусочках льда.
В гондоле они сидели среди туземцев,
стиснутые, как сельди в бочке. Но наверху дул приятный ветерок, и Горм вновь
обрел силы радоваться обратной поездке в такой же тесноте и жаре.
Телеграфистка почти не разговаривала, и понять
по лицу, о чем она думает, было невозможно. Но он знал, что и она хочет его.
Разве она не сама его выбрала? Ее движения, взгляды, манера упираться руками в
бока, когда они останавливались у стен и вьющихся растений, осматривая
достопримечательности, убедили его в этом.
Он был готов взорваться от нетерпения. Когда
они спустились к ждущему их велорикше, Горм на мгновение забыл о Со страстью,
удивившей его самого, он прижал телеграфистку к себе.
— Спокойно! Спокойно! — шепнула она ему в ухо.
Она привезла его в одно место в Джорджтауне.
Там было что им нужно. Душ, пиво, кровать. Она начала стаскивать с него рубашку
и закончила раздевание, сдернув с головы свой пластмассовый козырек. Горм еще
никогда не встречал женщину, которая была бы так уверена в себе, несмотря на
свою наготу.
Через два часа он был уже в состоянии
заметить, что за грязными стеклами сверкают молнии. Телеграфистка превратилась
в Гюнн, и им приходилось кричать друг другу, чтобы перекричать шум дождя.
— Хочу есть, хочу чаю! Умираю, хочу есть! —
сказала она и начала одеваться.
Они сидели на бочке из-под нефти под дырявой
крышей из гофрированного железа. Юноша с индусской внешностью подал им на пальмовых
листьях рис, приправленный карри, цыпленка и обжигающе горячий чай.
Сперва Горм запротестовал против чая, но Гюнн
убедила его, что в жару это единственный напиток, который следует пить. Глядя
ей в глаза, он выпил чай, чтобы угодить ей, по лицу у них бежали ручейки пота.
После этого они вернулись в комнату и начали все сначала.
— Ты хороший гид, — сказал он, обхватов ее
руками.
— И только?
Он был рад, что из-за темноты она не видит его
смущения.
— Нет, не только. Во всем, — дерзко ответил
он.
— Знаешь, сколько мне лет?
— Нет.
— Тридцать три.
— Ого! — Он не смог скрыть удивления.
— Ты когда-нибудь проделывал это с такой
старухой? — Она засмеялась.
— Нет. — Он тоже засмеялся.
— Я так и знала, — коротко заметила она.
Он сник и замолчал. Прошло несколько минут.
— Ты очень красивый, так что берегись, а то
тебя живо проглотит какая-нибудь штучка вроде меня. Но это все равно лучше, чем
ходить по девкам.
Горм не знал, как ему следует ответить.
— Если ты станешь хвастаться, когда мы
вернемся на борт, это обернется против тебя же, — предупредила она.
— У меня нет такой привычки.
— Прекрасно. Я не сомневаюсь. Но хочу довести
до твоего сведения, что ты у меня первый юнга.
— Перестань нести чушь, — сердито сказал он.
— Ладно, успокойся, — миролюбиво сказала она.
Из-за наступившей темноты и звезд или из-за принятого им решения жить без
оглядки, чтобы было что записывать в свой блокнот, он неожиданно спросил:
— Ты веришь в любовь?
Ему показалось, что сквозь свистящее шуршание
шин на мокрой дороге он услыхал ее вздох.
— Не знаю. Я выйду замуж, когда спишусь на
берег.
* * *
Горм понял, что команде известно о том, что он
был на берегу вместе с телеграфисткой. Матрос Буббен косился на него и делал
грязные намеки. Остальные поддерживали Буббена, так продолжалось от Малаккского
пролива до Сингапура.
Там, крепко надравшись в одном баре, Буббен
прорычал Горму через стол:
— Кажется, наш салага недавно получил
телеграмму?
Матросы переводили взгляд с Горма на Гюнн. Она
сидела через два столика от них вместе с механиком и вторым штурманом.
Воцарилась тишина. Все слышали, что сказал Буббен. Теперь они ждали от Горма
достойного ответа.
Было тепло и влажно. Тонкая белая блузка Гюнн
приклеилась к телу. Он вспомнил, как выглядел мир, когда она сняла ее. Лица
сидевших за столом вместе с ним тоже способствовали тому, что у него в голове
все смешалось. А может, он слишком много выпил. Но только Горм не сумел
взорваться, как ожидали матросы, он только закурил сигарету.
— Ты что, оглох? — прогнусавил Буббен.
— Нет. И думаю, тебе лучше заткнуться, — тихо
ответил Горм.
— И почему же это мне следует заткнуться? —
проревел Буббен.
— А потому! — услыхал Горм свой голос.
Буббен вскочил и встал перед Гормом со сжатыми
кулаками, переступая с ноги на ногу.
— Потому, потому, — передразнил он Горма и
ткнул его в грудь так, что тот чуть не упал со стула. — А вот посмотрим, чего
ты стоишь в армрестлинге, черт подери!
— Слишком неравная партия. Ты — стол комодыч,
а я — маменькин сынок.
Парни засмеялись.
