Улетали прочь, словно длинношеие птицы.
Сколько ему было, когда он смог встать между ними? Кажется, после того случая в
Индрефьорде?
— Избавить, меня? Странное желание, —
пробормотал он и первый отвел глаза.
Эдель открыла дверь в гостиную. Елка.
Украшения. В холл хлынул свет. Горма ослепило детство.
— Нельзя сказать, чтобы это было так уж
приятно, — холодно сказала она.
Горм постоял в дверях, словно вбирая в себя
все случившееся, потом быстро прошел через комнату, мимо кресла отца, к окну.
Там он остановился, заложив руки за спину и глядя в окно.
— Он тоже любил так стоять, — услыхал Горм
жалобный голос Эдель.
Ему стало неприятно. Как будто он стоял там в
отцовском костюме, заложив за спину его руки и с его морщинкой между бровями.
Не спросив у отца разрешения.
Он кашлянул. И слишком поздно сообразил, что
это был кашель отца.
Что-то из головы медленно спустилось по горлу
в живот. У Горма подогнулись колени. Он сел. Только затем, чтобы тут же
обнаружить, что сидит в кресле отца и что его рука тянется к отцовской коробке
с сигарами. Он со стуком захлопнул крышку коробки.
— Ты приехал как раз к обеду. Пойду спрошу,
все ли готово у Ольги, и разбужу остальных.
Горм словно опомнился, он вскочил, догнал ее в
дверях, обнял и прижал к себе.
— Мне так его не хватает! — зарыдала Эдель,
прижавшись к нему.
Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни они
стояли так близко друг к другу. В ту же минуту его обхватили руки матери, духи
матери, голос матери, слезы матери. Эдель повернулась к ним спиной и вышла.
— Как ты загорел, мой мальчик! Почему ты не
телеграфировал точно, когда приедешь? — спросила она. То плача, то смеясь, она
обнимала его, потом отстраняла от себя, встряхивала и обнимала снова.
— Я чудом получил билет, — ответил он в
ожидании, когда она успокоится.
— Ты не сказал, что тебе надо на похороны?
— Это ничего бы не изменило, сейчас все
разъезжаются на Рождество и на Новый год.
Из холла появилась Марианна и нерешительно
протянула ему обе руки.
— Горм! — воскликнула она и бросилась ему на
шею. Он покачивал ее в объятиях, его слезы капали ей на волосы. Но слов у него
не было.
— Как он загорел, правда? Но давайте все-таки
сядем за стол, — сказала мать и потянула Горма за руку.
Они с матерью сидели напротив друг друга.
Горму поставили прибор на отцовское место. Мать видела только его, обращалась
только к нему, жаловалась только ему. Она хотела узнать все о тех местах, где
он побывал. Неужели там действительно круглый год лето? Не страдал ли он от морской
болезни? Всякий раз, когда Марианна или Эдель пытались что-нибудь сказать
Горму, мать перебивала их своими вопросами.
В конце концов сестры склонились друг к другу.
Как будто они вели разговор, которого не должны были слышать мать с Гормом.
— А как же Ян? — спросил Горм, когда Марианна
сказала Эдель, что получила постоянную работу в Трондхейме.
— Он уезжает завтра утром, — ответила Марианна
и опустила глаза.
— Ты должна оставить свою работу в больнице. В
твоем положении... — вмешалась мать.
Марианна покраснела, но ничего не объяснила.
Горм попытался поймать ее взгляд, но она смотрела в сторону.
— Понимаешь, Марианна ждет ребенка, — сказала
Эдель. И, не совладав с собой, закрыла лицо руками. — Папа уже никогда не
увидит его, — всхлипнула она.
Горм вертел в руках салфетку.
— Ребенок... Как хорошо... И когда же ты
ждешь?
— В конце июня.
— Жаль только, что беременность так пагубно
действует на зубы и волосы, — вмешалась мать. — По-моему, у тебя не осталось и
половины волос. А зубы! Они стали совсем желтые! Вы только посмотрите!
Марианна сжала губы, Горм глотнул воздух. Мать
ревнует меня к Марианне. Она всегда меня ревновала. Она не в состоянии любить
нас троих, а мы щадили ее и делали вид, что все в порядке, подумал он.
— А по-моему, Марианна очень красивая! Я всегда
это говорил. Просто сейчас на нас на всех подействовала смерть отца. На каждого
по-своему.
— Я так не думаю. Нисколько. Ведь это факт,
что мы, женщины...
— Почему мы не пьем вина? Такой обед... —
прервал ее Горм.
— Это неприлично, мы только что похоронили
отца...
— Вино нам сейчас не повредит, — сказал Горм и
встал, чтобы принести вино из буфетной.
Пока он открывал бутылку и разливал вино,
стояла мертвая тишина. Мать обиженно прикрыла рукой поставленный перед нею
бокал. От ее клетчатого платья у него зарябило в глазах. Это напомнило ему, что
он сердится.
— За здоровье будущего малыша! — сказал он и
поднял бокал.
Сестры повторили его движение и пробормотали:
«За здоровье». Он заметил благодарный взгляд Марианны. Ради этого стоило
вернуться домой.
Мать бросила на него предупреждающий взгляд:
«Не забывай обо мне! У меня теперь нет никого, кроме тебя».
Горм проглотил мясо, почти не жуя,
головокружение медленно проходило.
Свет люстры отражался в кулоне Марианны. Этот
кулон Горм подарил ей на конфирмацию. Его растрогало, что она до сих пор носит
его. Детское золотое сердечко. Даже не литого золота. Штамповка. Он вспомнил,
как долго копил деньги на этот кулон. И все равно смог купить только штамповку.
Через год конфирмовалась Эдель. Ей на подарок
он денег не копил.
— Почему отец так сделал? — Горм наклонился
над столом и по очереди посмотрел на всех троих.
— Горм! Мы же обедаем! — прошептала мать.
— Мы уже кончили есть. И мы должны, наконец,
поговорить об этом!
Мать достала из рукава носовой платок. Но не
заплакала и, потеребив платок, снова спрятала его за манжетку.
Взгляд Эдель бродил по комнате, не зная, на
чем задержаться.
— Он почти не разговаривал с нами в последнее
время, — жёстко сказала Марианна.
— Марианна! — беспомощно воскликнула мать.
— Ты сама говорила! И я тоже это заметила. Те
полгода, что я жила здесь, пока снова не вернулась к Яну...
— Может, он разорился? — спросил Горм.
— Разорился... Нет... Как тебе такое могло
прийти в голову? — У матери запылала шея. — Адвокат и ревизор хотят с тобой
встретиться, но это естественно.
— Но ведь без причины таких поступков не
совершают? — заметил Горм.
— У него была депрессия, — сказала Эдель. — Я
видела его несколько раз в Осло этой осенью. Он плохо выглядел.
