Когда он ушел и Дорте услыхала звук спускающегося вниз лифта, ее тело само собой скользнуло по стене и оказалось на полу. Отсюда через открытую дверь ей было видно черное окно в гостиной. Большая серая птица пролетела мимо, широко раскинув крылья. Может, она была белая? Развернувшись, птица вернулась обратно. Она даже чуть не задела окно, но успела отклониться в сторону и исчезла.
Сидя на полу, Дорте пыталась сосчитать, сколько дней и ночей они с Томом были в дороге. Как далеко она сейчас от дома? Она понимала, что в этом городе много тысяч жителей, и потому чувствовала себя еще более одинокой. Каким–то образом это было связано с ключами и с Томом. И с запахом коврика, сплетенного из волокон кокоса, обуви, стоявшей у стены, и всех этих чужих вещей, которые ее окружали. А еще со слабым запахом, напоминавшим о том, как Том жарил яичницу. Дорте заплакала.
Позже, приняв душ и облачившись в голубой махровый халат, который лежал в ванной, она придвинула стул к окну гостиной, хотя и чувствовала себя очень усталой. Она находилась в высоком доме. Как только Том остановил машину и Дорте поняла, что они приехали на место, она увидела перед собой башню из отцовской книги о Вавилоне. Храм–зиккурат. Он должен был быть оплотом неба и земли, но на картинке походил на огромные кубики, стоящие один на другом. Этот дом тоже напоминал продолговатый кубик, только поставленный стоймя. Однако Дорте не успела испугаться высоты — тут было столько всего, чего она еще не знала!
Неожиданно ей захотелось, чтобы Том оказался рядом, хотя он и запер ее в этой квартире. Захотелось рассказать ему об отцовской книге и двух Вавилонских башнях. Может быть, он даже бывал там. Но тут она вспомнила: наказание именно в том и состоит, что она говорит на никому не понятном языке. Во время поездки они с Томом обменялись несколькими словами по–английски. Но это трудно было назвать разговором. Он все время слушал музыку. Она успела хорошо познакомиться с Бахом.
На какую кнопку нажал Том в лифте? Должно быть, эта квартира находится на одном из верхних этажей. Дорте представила себе, что сидит на балконе, который парит над чужим темным городом. Была уже почти ночь. Во всяком случае, очень поздно. Дорте вспомнила, что видела на тумбочке у кровати часы, но не обратила внимания на время. Она показала Тому отцовские часы, он даже попробовал завести их но безнадежно покачал головой. Отцовские часы не хотели больше отсчитывать время.
Немного прояснилось, и в высоте замерцали звезды Более холодные и далекие, чем дома. Но те же самые звезды. Отец приносил книги о звездном небе. Ему нравилось говорить о космосе. Дорте запоминала названия звезд и созвездий, запоминала, как они выглядят. Малая Медведица, Большая Медведица, Пояс Ориона… Однако на здешнем небе она их не нашла. И из–за этой глупости Дорте снова заплакала. Глаза и нос она вытирала рукавом махрового халата. От него пахло соплями, мылом и мокрыми волосами. Далеко внизу, как земной Млечный путь, горели тысячи крохотных огоньков. Автомобили. Они двигались по одной линии между рядами фонарей.
Кто–то прошел по лестничной площадке. Она вспомнила эхо их с Томом шагов, когда они шли от лифта к квартире. И двери по обе стороны площадки. Должно быть, в этом доме полно людей. Моясь в ванной, она два раза слышала, как поднимается лифт. Вот и теперь кто–то вошел в соседнюю квартиру. Чтобы увидеть кого–нибудь, ей пришлось бы открыть дверь и выйти на площадку. Можно было бы поставить туфлю, чтобы дверь не захлопнулась. Но что она скажет? К тому же пришедший мог оказаться мужчиной.
Дорте принесла стакан молока и снова села у окна. Земля была бесконечно далеко внизу. Том открывал окно на кухне, чтобы получше проветрить после готовки. Тогда она об этом не подумала. Окно — это возможность. На тот случай, если все будет намного хуже, чем теперь.
На стене у двери висел календарь с фотографиями парусников. Раскрытый на июле. Это был чужой мир. Ей следовало спросить у Тома, какой сегодня день. Но тут она вспомнила, что даже не знает, вернется ли когда–нибудь Том в эту квартиру.
Допив молоко, Дорте решила спросить об этом у Лары, которая говорит по–русски. Важно было вести счет времени. Поддерживать порядок. Знать, сколько дней жизни уже израсходовано и никогда к ней не вернутся. Она пошла в свою комнату и посмотрела на часы, что стояли на тумбочке. Десять минут шестого. В любом случае это было неверное время. Дорте сняла с себя отцовские часы и положила их рядом. Может быть, Бог решил, что эта часть ее жизни не должна измеряться днями и часами?
Дорте не была уверена, что решится лечь спать, хотя и очень устала. В конце концов она все–таки легла, оставив приоткрытой дверь в коридор. Так она по крайней мере сразу увидит, если кто–то войдет в квартиру. Но заснуть все равно не могла. Из–за звуков, разносившихся по дому, ей казалось, что она покоится в большом урчащем животе. Она лежала и слушала. Ждала. Сама не зная чего. Слушала стук собственного сердца. Оно стучало и стучало. Несколько раз она сжималась, заслышав шаги на площадке. Потом раздавался скользящий, металлический шум лифта. Хлопали двери. Движение машин под окном то утихало, то снова усиливалось. Один раз ей почудилось, будто кто–то пытается просверлить стену, но, очевидно, этот звук донесся с улицы. Ей пришло в голову, что к ней хотят проникнуть, просверлив стену. И вдруг, словно далекое «Аминь!» из материнской молитвы, до нее донесся гудок парохода.
Дорте обхватила руку, лежавшую на одеяле. Кожа была гладкая, теплая, обычная. Как будто она лежала дома рядом с Верой. Это помогло. Она заставила себя думать, как хорошо, что она может растянуться на чистой постели, хотя в промежности у нее все ныло и горело. Когда в щель между гардинами проник свет и нарисовал тени на противоположной от кровати стене, она все еще не спала.
16
— Алло! Есть здесь кто–нибудь?
Не успев проснуться, Дорте села на кровати. В низ живота, как всегда при резком движении, словно воткнули нож. Дверь в коридор была распахнута, но того, кто пришел в квартиру, она не видела. Она глотнула воздуха и прислушалась. Потянулась за халатом, встала. Кто бы там ни был, лучше встретить его стоя. Часы на тумбочке по–прежнему показывали десять минут шестого. Вытерпев обычную пытку, но не зажимаясь, хотя ей и надо было в уборную, Дорте босиком вышла в коридор.
Незнакомая женщина вешала на круглую вешалку элегантную зеленую шубку. Казалось, она живет здесь и лишь ненадолго выходила по делам. Оглянувшись и увидев Дорте, женщина ойкнула. Как будто увидела что–то мерзкое, но ее золотистая рука тут же протянулась к Дорте. Дорте пожала крепкую, теплую ладонь.
— Привет, Дорте! Меня зовут Лара, и я буду во всем тебе помогать. Том сказал, что ты не совсем здорова, но с этим мы справимся.
Все это было сказано по–русски! Слова запрыгали по комнате, как мячики. Через минуту Дорте сообразила, что стоит босиком в голубом махровом халате и плачет на глазах у этой незнакомой женщины. Пристыженная, она выдернула у нее свою руку и вытерла лицо. Склонив голову набок, незнакомка, не изменившись в лице, наблюдала за ней. Потом подняла большую черную сумку и прошла на кухню.
