На всякий случай, если я не устою перед искушением и все расскажу Айне, я придумываю разные ответы на этот вопрос. Но ведь она не поверит ни одному из них. У меня уже есть большой опыт скрывать правду, однако лгать, даже скрестив пальцы, нельзя. Во всяком случае, Айне.
В пасторской усадьбе есть пруд, правда почти без уток, зато на берегу вокруг пруда стоят маленькие домики. Словно селение на берегу озера. Они сделаны из ящиков и гофрированной жести, на крышах лежат камни, чтобы крыши не унес ветер. В этих домиках живут наши бумажные куклы. У них есть маленькая мебель и одежда. Животные. И всякая утварь. Кое-что Айне досталось в наследство, кое-что мы, дети, сделали сами с помощью взрослых или старших братьев и сестер Айны.
Эти игрушечные домики — целый мир. В нем все время что-то меняется. Там живут, ссорятся и играют. С каждым годом семья бумажных кукол растет. Благодаря рождественским подаркам и дням рождения. Иногда появляются бумажные куклы как будто из другого круга, более благородные или, наоборот, простолюдинки, они здесь ничего не знают. И мы помогаем им найти свое место. Хотя некоторые из них бывают совершенно невыносимы. Игра начинается ранней весной, когда сходит снег и домики возвращаются на свои места, а с первыми морозами домики как будто впадают в спячку, и на зиму их убирают в чулан.
Это первый мир, в сочинении которого я принимаю участие. После школы и обеда я иду по посыпанной гравием дороге в пасторскую усадьбу, чтобы играть там в саду. Я придумываю, что будут делать и говорить мои бумажные куклы. Слежу за тем, что делают куклы Айны. Ведь может случиться что-нибудь непредвиденное. Иногда я отказываюсь от того, что придумала, если Айна придумывает что-нибудь более интересное. Она старше меня и больше читала. Ее братья и сестры уже учатся в гимназии в Сортланде и читали еще больше.
Я иду в пасторскую усадьбу по посыпанной гравием дороге, по ней между колеями тянется зеленая травянистая гряда. Светло, и я могу спокойно думать о своем. Мне не нужно следить за березовой рощей, и я не чувствую, будто за мной кто-то наблюдает. Я быстро поняла, что при свете нужно опасаться только запертых комнат.
Хавннес
Юханнес никогда не показывал, что сердится, если у него срывалась сделка. Он спокойно ждал следующего раза. Те, кто его не знали, считали, что он у них в руках. Урсин, владелец Хавннеса, до последнего надеялся, что сможет прижать этого молодого и нетерпеливого покупателя, посоветовав ему попытать счастья в другом месте. Но он ошибся. И не учел того, что род, живущий на Офферсёе, а также Линды из Кьопсвика, торговец Бордервик из Бреттеснеса, торговец Дрейер из Хеннингсве-ра и Бинг Дрейер из Бё связаны тесными узами.
До всех, кто был в этом заинтересован, дошел слух, что Хавннес — покупка выгодная, но там многое еще следует привести в порядок и поэтому он стоит не любых денег. Юханнес выжидал, как говорится, пока шли слухи и торги. В конце концов Урсин все-таки принял его предложение, но тогда за предложенные им деньги Юханнес получил в придачу еще и шхуну.
В начале 1865 года Юханнес и Сара Сусанне праздновали крестины маленького Иакова уже под своей крышей. Агнес бродила по дому с удивленными глазами, и это удивление в глазах осталось у нее на всю жизнь. Юханнес позаботился, чтобы в лучшую гостиную была поставлена новая печь из литого чугуна. Повсюду в доме пахло масляной краской и свежей древесиной. Сестра Эллен приехала, чтобы вести у них хозяйство. Саре Сусанне хотелось бы, чтобы к ней приехала и Амалия, но Амалия уже обещала быть экономкой в Бреттеснесе. Анне Софию мать решила оставить у себя в Кьопсвике, поэтому о ней речь даже не заходила. Кроме того, они наняли еще четырех служанок, приказчика в лавку и работника — мастера на все руки. Однако оба понимали, что это самое малое из того, что необходимо.
Требовалось еще столько всего сделать, починить и улучшить. Планирование новой жизни и переезд только укрепили связь между Сарой Сусанне и Юханнесом. Несмотря на то что она еще ходила беременная Иаковом, а потом рожала и корила его. Перспектива иметь собственный дом давала им силы. Под конец она считала уже дни и даже часы, когда они покинут Офферсёй. Свекровь сокрушалась, что Сара Сусанне слишком перегружает себя работой, она должна заниматься только ребенком, но Сара Сусанне лишь улыбалась в ответ. Еще полгода назад все было иначе.
Впрочем, последнее слово осталось все-таки за фру Крог — через два месяца у Сары Сусанне пропало молоко. Пришлось взять кормилицу, жену одного из арендаторов на Офферсёе. В глубине души Сара Сусанне должна была признать, что ее тело почувствовало облегчение. Но о таком вслух не говорят.
Уже уже переехав под собственный кров, Сара Сусанне и Юханнес поняли, что не в состоянии сразу сделать все, что им хотелось бы. Но они действовали сообща. Она говорила с пылающими щеками. Он рисовал Рассчитывал. Соображал. Записывал все коротко и точно. Таким образом, получалось, что решение как будто принимал он, хотя придумывала многое она. Главное, его слова, записанные на бумаге, хранились в шкатулке для документов, и их всегда можно было оттуда извлечь, чтобы посмотреть, что уже сделано, а что еще ждет своей очереди. Независимо от того, кто это придумал. Эти записки были чем-то вроде лоции, только для суши. Часто, когда супруги оставались одни и в доме все стихало, они доставали свою лоцию.
— Работников мы возьмем только на сенокос. Нам не прокормить столько людей круглый год, — писал Юханнес в своем блокноте, когда они обсуждали этот вопрос.
— Я согласна, — кивала Сара Сусанне.
Сверкая ослепительной улыбкой, Юханнес шел за графином, хранившимся в буфете, который они получили вместе с домом. Потом наливал вино в две зеленые рюмки на высоких ножках и одну протягивал ей. Они стояли друг перед другом и, подняв рюмки, кивали друг другу, словно два торговых партнера, заключивших выгодную сделку.
Зима была сырая, почти без снега, зато часто дул сильный юго-западный ветер, и море было неспокойно Случалось, в проливе стоял такой туман, что моряки не видели выхода из фьорда. Лед у берега держался не больше часа, потом по нему шли трещины, и его уносило ближайшим течением. Во время отлива водоросли походили на разбросанный по полю навоз. Сара Сусанне никогда не любила ни вида, ни запаха мелководья, заросшего водорослями. Но поскольку и мелководье и водоросли теперь принадлежали ей, к этому следовало привыкнуть. Юханнес считал, что в случае нужды неплохо иметь под боком водоросли.
Уже первый год их жизни на Офферсёе показал, что он был прав. Потому что в тот день, когда должна была начаться весна, приходившая всегда с прилетом кулика-сороки, который уже расхаживал у кромки воды на своих длинных красных ножках, Господь наслал на них страшный снежный шторм. Старик как будто проспал всю зиму и только в апреле сообразил, что надо что-то делать.
И все-таки все приносило им радость. Здесь, в Хавннесе, Сара Сусанне могла наконец, больше не сдерживаясь, удовлетворять свою потребность в деятельности. Здесь была только одна фру Крог. Потягиваясь утром, она принимала каждый день как подарок. Проснувшись рано, она видела длинную фигуру мужа-брата-партнера, который стоял к ней спиной и расчесывал бороду. Если Эллен уже успевала забрать детей, Сара Сусанне, приоткрыв глаза, наблюдала, как он умывается. Узкие бедра, с которых сползали брюки, если он не надевал подтяжек. Белая мускулистая спина. Ребра, двигающиеся под кожей. Коричневый воротник шеи под светлыми волосами. И руки. Ладони. Словно их вынули из дубильного чана и прикрепили к белым предплечьям.
