Пастор не процитировал, по обыкновению, Петтера Дасса,
[10]
словно намек на способность трески к размножению, сделанный в присутствии фру Биргитте, выбил его из колеи.
Подали пунш, и пасторша хотела удалиться. Но хозяйка всплеснула руками и попросила ее не покидать гостей. По-видимому, пасторше были приятны эти уговоры. Она улыбнулась, не разжимая губ, и осталась. Сигарный дым взмыл к массивной медной лампе, висевшей над столом, и дамы вышли в салон, чтобы немного размяться.
Постепенно мужчины принялись обсуждать новость — один их коллега разорился. Голос пастора умолк, теперь в разговор вступили торговцы. В конце концов пасторша, фру Урсула, отказалась дольше оставаться с гостями и откланялась. За ней откланялись супруги Берги и смотритель маяка.
Когда двери в коридор закрыли из-за непогоды, хозяин предложил гостям выпить в салоне еще по рюмашечке, чтобы им не казалось, что ночь наступила слишком быстро. Пришла служанка, она погасила чадящую лампу и сменила в двух подсвечниках догоревшие свечи. Гости в задумчивости наслаждались удовольствием, полученным в этот вечер. Телеграфист расположился на диване рядом с Сарой Сусанне. Пока за столом шел разговор, она заметила, что его плечо находится к ней ближе, чем позволяли приличия.
— Я все обдумал, — неожиданно сказал пастор. — Фру Сара Сусанне, осмелюсь просить вас... в присутствии свидетелей, чтобы вам было труднее отказаться, не имея на то самых веских причин...
Он наклонил голову, его взгляд был пронзителен, почти властен. Она не могла заставить себя встретиться с ним глазами. Наверное, именно это чувствовал Юханнес, когда не осмеливался говорить, понимая, что слова ему не подчинятся. Тревогу или даже нечто похожее на стыд. Она осторожно отставила рюмку.
— Господи, спаси и помилуй! Это тайна? — воскликнула фру Магдалена. По своему обыкновению она всплеснула руками, показав тем самым, что готова высказать свое мнение о чем бы то ни было.
— Я хочу просить фру Сару Сусанне быть моделью для ангела в Гефсиманском саду.
Все замерли с раскрытыми ртами.
— Но ведь Сара Сусанне, как известно, женщина! — воскликнул Юхан Бордервик.
— Нам ничего не известно о том, какого пола были ангелы, — ответил пастор с хитрой улыбкой.
— Но как это осуществить? Хавннес и Стейген находятся далеко друг от друга.
— Это пустяки, главное — согласие фру Сары Сусанне.
Сара Сусанне встретилась с ним глазами. Его взгляд был серьезен и не допускал возражений. Как будто она одна была виновата в том, что ему надо писать этот запрестольный образ. И вместе с тем он улыбался. Однако она чувствовала, что он смеется не над ней, а над остальными. Над теми, кто сомневался, что он сможет написать ангела с Сары Сусанне, поскольку Сара Сусанне — женщина.
Художник и его модель
— Я не прошу вас проявить терпение и выдержку, я складываю руки и молюсь вместе с вами. Мы должны справиться и на этот раз! — прошептал пастор низким голосом и долго смотрел на своих прихожан.
Шел 1868 год, весне уже пора было начаться, но пока не было видно никаких ее признаков. Все испытали на себе последствия прошлогоднего недорода. Потому-то пастор и говорил со своей кафедры совсем не о слове Божьем.
Он не спешил, и слова его заполняли церковь. Казалось, он каждому смотрит в глаза и знает беду каждого. Потому что пастор умел искушать людей надеждой. Его проницательный взгляд, его обаяние, его жесты заставляли людей прислоняться к невидимому плечу и чувствовать себя под надежной защитой. Особенно женщин. Другое дело, что временами он был так занят школой, заботами о церкви и так называемым "лесным делом", а также социальными вопросами, что забывал и о проповедях, и о духовной поддержке. Тем не менее люди чувствовали себя защищенными, имея пастора, который связан не только с Господом Богом, но и с мирскими властями.
И лишь немногие знали о том, что пастор писал еще и философскую диссертацию о принципе Троицы. В те времена людей не слишком интересовала Троица, хотя они и молились... когда им требовалась незамедлительная помощь.
— Бог все знает! — продолжал пастор и положил руки на аналой. — Он видит нашу нужду, знает, что хлеб наш не уродился. Что это был самый большой неурожай после тысяча восемьсот двенадцатого года. Он видел, что в прошлом году земля наша была покрыта снегом до самой середины июля. Что траву нельзя было ни косить, ни сгребать, оставалось только смести ее метлой и использовать как подстилку для свиней. Что картофель был не больше незрелой морошки. И все-таки Он дал нам надежду. Надежду на новую весну. Он увидел наше черное пустое море и послал нам искру надежды на сельдь в районе Трумсё. Богу известно, что алчные люди продают зерно на черном рынке и что покупают его те, кто может за него заплатить. Ему известны их имена... Он знает, что у нас не хватает корма для скота и что наша скотина подыхает в своих стойлах. Но дает нам надежду, и кое-кто начинает думать не только о своем кармане. Господь знает имена и этих людей... Многие уезды взяли заем, чтобы купить то, что еще можно купить, дабы избежать голода, и пароход "Трумсё" отвозит товары в эти районы. Через Шиботн будут посланы товары и в Щвецию, ибо там нужда еще больше, чем у нас. Бог видит, что в Финляндии так плохо, что люди оттуда ищут спасение от голода в нашей стране. Они посылают своих маленьких детей с чужими людьми через границу к нам, дабы спасти их от голодной смерти. И Бог хочет, чтобы мы их приняли. Мы не должны забывать об этом. Бог смотрит на нас! Он просит тех, у кого что-то есть, делиться со своим ближним. Аминь!
Хотя Стейген пострадал не очень сильно, пастор со своими домочадцами, как и все, понимали серьезность обстановки. Люди устали от сентиментальности и проповедей о чуде. Пастор Йенсен говорил о реальных вещах, рассказывал о тех, кому еще хуже, и все-таки поддерживал веру в то, что и из этого положения найдется выход. Он обливал презрением тех, кто не устоял перед выгодами черного рынка и заботился только о собственном благополучии. Не приводил примеров из Библии, но говорил так, будто Господь Бог сидел в стортинге.
После службы люди подходили к нему и благодарили за проповедь, жали руку. Иногда молча. Иногда смущенно, чувствуя, что ему что-то известно про них. И те, кто еще не успел окончательно очерстветь, смиряли свою алчность в пользу христианских дел.
Наступила новая весна и новое лето. Прошло уже два года после обеда в Хеннингсвере, неурожай и политика отнимали у пастора много времени. А паства в Вогане с нетерпением ждала, когда будет написан запрестольный образ.
Сара Сусанне уже в третий раз приехала в пасторскую усадьбу. Юханнес сам привез ее туда. Как он сказал, по пути. У него были дела немного южнее. В первый раз он прислал с нею семье пастора полбочки соленого морского окуня и бочку сайды. Это оказалось как нельзя кстати — свежей рыбы пока еще не было. На этот раз он привез специально для пасторши немного полотна из своей лавки. Его особый способ общения с людьми был непривычен для трех женщин в пасторской усадьбе, но, как ни странно, сестра пастора, его мать да и сама пасторша прекрасно чувствовали себя в его обществе. Словно человек, который не мог легко высказать свое мнение, был им более приятен, чем остальные. С ним они могли сами направлять ход беседы. В пасторский дом Юханнес входил через кухню, как у себя дома. Но оставался там только на одну ночь.
