Ее попросили подождать в гостиной. Почти все время она сидела одна на зеленом плюшевом диване и рассматривала мебель, обои и дорогие безделушки. Матушка Хауген то и дело выходила на кухню, от помощи Элиды она отказалась.
Элида вся сжалась, когда наконец Фредрик вышел из кабинета. Кожа обтянула скулы, рука, державшая трость, дрожала. Когда он так изменился — в кабинете или таким и приехал? Может, она уже привыкла и не замечает, как он выглядит по-настоящему? Он сел, улыбнулся и кивнул ей.
— Мой сын придет через минуту, сегодня вы были у него последним, — сказала матушка Хауген Фредрику.
И вот он стоит в дверях.
Элида почувствовала, как его взгляд пронзает ее насквозь. Даже тогда, когда он не смотрел на нее. Словно поле его зрения было бескрайне и он обладал способностью извлечь Элиду из угла, в котором она пыталась укрыться. Сегодня рукава его рубашки не были закатаны. В гостиной он был совсем другим, чем в кабинете. Если не считать глаз, они у него всегда были одинаковые.
Фредрик сидел выпрямившись и пытался делать вид, что с ним все в порядке. Целитель не стал говорить о его состоянии. Матушка Хауген разлила кофе по чашкам и предложила печенье. Они сидели вчетвером. Элида пила кофе маленькими глотками. Сначала она не следила за словами целителя. Но вот он назвал кайзера Франца Иосифа и антропософа Штейнера. Он встречал и того и другого. Да, он был с ними знаком.
— С Рудольфом Штейнером? Где вы с ним виделись? — спросил Фредрик.
— Первый раз я встречался с ним здесь, в Кристиании. Он ездил с докладами.
— Я читал его работы. — Фредрик так разволновался, что закашлялся, и ему пришлось достать носовой платок.
Марчелло Хауген ждал, пока он перестанет кашлять. А потом начал рассказывать о своих поездках. В Австрию, Венгрию и Германию. Оказалось, он говорит по-немецки.
— Мне всегда хотелось выучить какой-нибудь иностранный язык, да вот не пришлось, — сказал Фредрик.
— Я тоже вообще-то самоучка. В моей среде не было принято получать образование. Пришлось всем овладевать самостоятельно. Я люблю читать, и художественную литературу, и научную. Правда, последней на норвежском почти нет. — Он улыбнулся.
— В науке я не очень силен, но пытаюсь не отставать от времени, — сказал Фредрик. — В последние годы машины произвели настоящую революцию. Разумеется, благодаря науке.
— Да. Однако наука — это не только то, что можно доказать или увидеть глазами, — твердо сказал Марчелло Хауген.
— Не спорю, — неуверенно согласился Фредрик. Он не совсем понимал, в каком направлении пойдет разговор.
Элида сидела среди бархатных подушек. Ее руки гладили то юбку, то обивку дивана. Она покрылась испариной.
— В нашей стране не все понимают деятельность Марчелло, — со вздохом сказала матушка Хауген. — Тут не очень-то признают его способности. Не то что в Европе.
— Матушка защищает меня. Однако она видит во мне сына, а не целителя, — засмеялся Марчелло и взглянул на мать.
Потом он заговорил о переполненных купе в поездах, о рабочих-металлистах и о борьбе вдов. О том, что самый страшный бич — это бедность.
— В нашей стране борьба между двумя революционными направлениями уничтожила больше, чем создала, — сказал Фредрик. — По-моему, правы те руководители профсоюзов, которые предпочитают бороться только за повышение заработной платы, не примешивая к этому политику. Вспомните всеобщую забастовку в двадцать первом году... Тогда революционерами оказались не неокоммунисты, а сторонники Транмеля!
[14]
— Но разве можно отделять борьбу за повышение заработной платы от политики? — Марчелло Хауген улыбнулся, не разжимая губ.
— Конечно, при сильных лидерах, подающих всем хороший пример.
— Кажется, лидеров профсоюзов недавно посадили в тюрьму за организацию военной забастовки. Я не ошибаюсь?
— Военная забастовка — совсем не то, что борьба за хлеб насущный. — Фредрик порозовел и решительным жестом подкрепил свои слова.
Элида беспокойно задвигалась. Однако Фредрик продолжал с воодушевлением, словно ему чудесным образом стало лучше:
— Военная забастовка началась потому, что люди не хотели, чтобы ими командовала буржуазия, попирающая интересы рабочих. К примеру, закон о тюремном наказании защищал штрейкбрехеров. Тогда как борьба за повышение заработной платы — это просто требование права жить на заработную плату, получаемую за честную работу. Разрешите мне процитировать стихотворение Рудольфа Нильсена.
Сквозь неправые законы,
сквозь параграфов препоны
надо путь нам пролагать!
Если их не одолеем
и пробиться не сумеем,
нам свободы не видать!
— Хорошо сказано. Мы согласны. Но ведь вы сами, Андерсен, готовый революционер. Вы занимаетесь рыбным промыслом?
— Как сказать. Скорее только делаю вид. Занимаюсь, чтобы немного заработать. Усадьба у меня небольшая. Сейчас мы ее продали... Так что теперь я перестал быть и крестьянином. В наших местах если человек не работает руками, его считают чуть ли не покойником, — сказал он с горьким смешком.
— Мой сын сказал, что вы занимаетесь политикой на местном уровне, — отважилась матушка Хауген.
Фредерик с удивлением посмотрел на них обоих:
— Разве я об этом что-нибудь говорил?
Марчелло Хауген предостерегающе взглянул на мать и занялся трубкой. Воцарилось молчание, он встал и подошел к окну. Не спеша раскурил трубку, глубоко затянулся. Потом, посасывая трубку, заговорил о том, какую важную роль в жизни общества играют политики на местном уровне.
— К сожалению, наши возможности ограниченны. Но мы все-таки приняли план строительства дороги, — сказал Фредрик.
— Это важно, Андерсен. У себя на месте вы что-то делаете для людей. И можете этим гордиться.
— Спасибо, — поблагодарил Фредрик, словно целитель решал, чем в этом мире следует гордиться.
Возвращаясь на свое место, Марчелло зажег свет. Его руки осветились. Они были такие же смуглые, как в прошлый раз. Наверное, все-таки он цыган, которому удалось выбиться в люди, подумала Элида.
— Электричество — великая вещь, — сказал целитель. — Лампа накаливания Эдисона. Фигурально выражаясь, она осветила весь мир.
Это было сказано без всякого перехода, как будто весь прежний разговор касался электричества. Марчелло переменил тему разговора, словно думал уже о чем-то другом. Словно видел что-то, невидимое остальным. Что-то, о чем следовало подумать. Спокойно, но безотлагательно.
— Да, Эдисон. Это бесподобно! Просто невероятно, что способен человеческий мозг! — восторженно согласился Фредрик.
