В домике всего одна комната. Я засыпаю на широкой кровати в ватном мешке от Гражданской обороны. Ночью мне надо выйти пописать. У костра с Йордис и Рагнаром сидит незнакомый человек. Они зовут его Турстейном, его рюкзак стоит у стены домика.
— Покойной ночи, дочка Йордис,— говорит он мне, когда я возвращаюсь в домик. Мне кажется, что я его знаю. Но это потому, что его знает Йордис.
Перед тем как заснуть, я слышу голос дяди Рагнара:
— Перебирайся ко мне на Юг, Йордис!
Понять ее ответ невозможно.
— Возьмешь с собой девочку! — говорит голос Турстейна.
И опять я не слышу, что отвечает Йордис.
Утром никакого Турстейна там нет, и я думаю, что, может быть, он мне приснился. И все-таки я спрашиваю:
— Кто эта девочка?
Йордис и дядя переглядываются. Дядя отвечает:
— Девочка — это ты!
— Мы уедем отсюда? — шепотом спрашиваю я.
— Нет! — говорит Йордис.
Я уже настолько большая, что еду одна с Скугсёя в Мюре. В брюхе черного местного парохода. Тете Хельге и дяде Альфреду уже все равно, если у них за столом будет на одного человека больше. К ним постоянно кто-то приезжает, а кто-то уезжает. Некоторые заходят, только чтобы позвонить по телефону. В кладовке там всегда найдется и кусок хлеба, и остатки после обеда. И кофейная гуща в кофейнике.
Тетя Хельга разговаривает со мной, словно я уже взрослая. Спрашивает у меня совета о крючках и кружевах. Она шьет летнее платье.
— Хебба, мне кажется, что юбку надо немного подкоротить. Как думаешь? — спрашивает она и глядит на меня. Я киваю и откусываю кусок холодного палтуса, зажатого у меня в кулаке.
Она должна закончить платье к приезду родственников с Юга. Время от времени она вздыхает и уходит, видно, забыла что-то сделать. Потом снова крутит ручку швейной машинки. Она все время работает. Улыбается, оставаясь серьезной. Она похожа на Йордис, но все-таки другая. Йордис часто сидит совершенно неподвижно и даже не читает книгу, которая лежит у нее на коленях. "Уйдет роса, падет дождь" называется эта книга, которую она читает вслух, когда у нее собираются ее подруги по клубу. Йордис может иногда сказать: я надумала сделать. Но не всегда говорит, что именно она надумала сделать. И совсем не похоже, что ей непременно нужно сделать это сию минуту. Она тоже шьет, как тетя Хельга. Но тогда она не занимается ничем другим. Кажется, будто любое занятие — для нее только предлог спокойно думать.
Семьи родственников, которые живут на Юге, не такие многочисленные, как семьи у нас на Севере. Дядя Хильмар и тетя Ольга привозят только двух детей. Моя двоюродная сестра Бьёрг уже взрослая, она почти старая. Младшая — маленькая, как пробка-затычка. В доме тети Хельги и дяди Альфреда сразу становится непривычно шумно. Они смеются громче, чем тетя Эрда и тетя Агда.
Если там нет бабушки Элиды, они иногда затевают ссору. Все, даже соседи, живущие за болотами, могут их слышать. Тетя Хельга огорчается, но молчит. Дядя Альфред уходит в сарай к своей ярусной снасти. Говорит, что не хочет в это вмешиваться.
Мы, двоюродные братья и сестры, держимся в отдалении, но смотрим и слушаем. Пользуемся случаем, ведь обычно ссора длится не больше часа. Зато это куда интереснее, чем игра в индейцев или книги. Наверное, больше всего это похоже на цирк, я видела цирк на картинках, но никогда в нем не была. Взрослые стоят между автомобилем и домом и машут руками. Кричат. Конечно, они не прибегают к ружьям или ножам.
Когда страсти накаляются особенно сильно, я вдруг вижу скальп тети Ольги болтающимся на недавно посаженной перед домом рябине. За ним следует скальп старой двоюродной сестры. Северный ветер играет ими. Красивые скальпы. Тетин — темный с проседью, двоюродной сестры — весь в густых кудряшках.
Дядя Хильмар стоит с ножом, с которого каплет кровь, наконец он утихомирил своих женщин.
Потом взрослая двоюродная сестра берет свою гитару и поет "Мне известна такая страна". Дядя Альфред приходит из сарая и играет на гармони всякие танцы. Мы танцуем, и каждый получает по скальпу. Тетя Хельга вынуждена принести свою цитру. Она поет "Он мелькнул, как мечта" и "В больничной палате".
Постепенно репертуаром завладевают двоюродные сестры. Тогда мы поем песни, которые слышали по радио, мы с двоюродной сестрой Анн Турид записали слова в блокнот.
В конце мы поем псалом: "Не грозит опасность детям, Бог хранит их всех на свете".
Это для того, чтобы божественное не почувствовало себя лишним.
На застланном клеенкой кухонном столе лежит вышитая Элидой салфетка. Ее острые углы свешиваются со стола. Тетя Хельга испекла торт, который называется "Тропический аромат", — со сливочным кремом, растопленным шоколадом "Фрейя" и консервированными абрикосами. Я украсила торт, проведя вилкой волнистые линии по шоколадному крему. Мы с Анн Турид достаточно взрослые, чтобы нам доверяли мыть посуду. Мы хихикаем и хитрим. Моем тарелки не по-настоящему, а только вытираем их и ставим в буфет.
— У всех одна болезнь! — говорит Анн Турид.
Я киваю.
Анн Турид хорошенькая, у нее рыжие волосы; когда я приезжаю к тете Хельге на местном пароходе, она тоже приезжает к тете Хельге, только не на пароходе, а на велосипеде. Мы примерно ровесницы. Она никогда ни с кем не ссорится. Иногда в ее присутствии у меня начинает колоть в груди, потому что я не всегда бываю доброй. Кроме того, у меня больше причин стыдиться, чем она думает.
Сестра Туппи младше нас, и потому ей всегда приходится ждать своей очереди. У брата Харалда что-то не в порядке с одной ногой. Он самый маленький. От него нельзя убегать. Никогда.
У тети Агды, которая живет в Эврегорде, черные волосы, и она часто смеется. Или плачет. Анн Турид, Туппи и Харалд — ее дети. Я знаю, что тетя Агда меня любит. Трудно сказать почему, ведь я не особенно добрая. Но спокойная, хотя могу и набедокурить.
Я пытаюсь решать за всех, во что мы будем играть. Только не за Фреда. Он ведь почти взрослый. Когда я понимаю, что опять командую, мне становится стыдно. Я вижу, что веду себя как он. Это противно, И с этим трудно мириться. Я замыкаюсь в себе и мою руки в бочке под водостоком. Его здесь нет, он где-то в другом месте. Я сплю вместе с двоюродными братьями и сестрами. Мне ставят на чердаке раскладную кровать, там всем хватает места.
Все сажают рябину. Это потому, что вид болот слишком однообразен. Однажды я пытаюсь залезть на маленькую рябину на участке тети Агды. Я слишком тяжелая. Рябина на сломана. Я мчусь в дом и сообщаю, что дерево сломано. Плачу. Но не знаю, плачу ли я потому, что мне жалко себя, или потому, что у тети Агды стало меньше деревьев.
Я не сказала, почему рябина сломалась, и вина пала на сыновей тети Хельги. Это отвратительно. Я не могу удержаться и рассказываю тете Агде, как все было на самом деле. Она стоит у плиты, повернувшись ко мне. И улыбается. Словно я доверила ей страшную тайну. И не похоже, чтобы она помнила, что обвинила мальчиков в том, что они сломали дерево.
