— Вы только послушайте! "Модный магазин Юстине Саннем предлагает шляпы и шляпки всевозможных фасонов, пеньюары и утренние капоты, большой выбор вуалей и других мелочей. Все очень дешево", — читала Нетте и мечтательно вздыхала, скользя пальцем с обломанным ногтем по фотографии дамы, выставившей ножку из-под утреннего капота.
— Мне на них наплевать! Прочти-ка лучше объявления книжных магазинов! — раздраженно попросила Мина.
— По-моему, сама уже решила, что мы будем читать — шепотом сказала Нетте и наклонилась над газетой.
— Почему ты так думаешь? — поинтересовалась кухарка.
— Она обвела карандашом объявление книжного магазина Холмбу! Тургенев, "Отцы и дети"! И "Иллюстрированные комедии" Хольберга, один спесидалер. Вот помяните мое слово: в Новый год она опять будет нам читать!
— Я так и знал! Так и знал! Таких женщин, как фру Крог, больше нет нигде. Ни в одной усадьбе, где я работал, а я поработал всюду, ни в одной усадьбе не было такой хозяйки! — воскликнул Даниель. Глаза у него блестели.
На кухне пахло мясом, луком и пряностями. Над маринадом поднимался одуряющий пар. Мясные рулеты уже были зашиты и лежали в корытце, красуясь синеватыми боками, изящным швом и обвязкой. Их слегка натерли селитрой, чтобы во время варки сохранился их естественный красный цвет. Но сначала их следовало выдержать в маринаде.
— Ладно, хватит разговоров! Вытрите стол. На него будет выложено тесто для печенья. Завтра дети должны печь фигурные пряники. Скамейки, стол и посуда должны блестеть! — скомандовала Мина и решительно сложила газету. Она была старшая и руководила всеми.
Даниель вздохнул. Перед уходом он вынес на крыльцо кастрюлю с горячим маринадом, маринад должен был остыть.
"Отцы и дети", думал он, скользя по дорожке к дому для работников. Так или иначе, а ему следует выучить буквы, чтобы он и сам мог читать. Нельзя всю жизнь оставаться неученым дурачком.
Рождество
Все всплеснули руками от восхищения. Два дня елка оттаивала в погребе, прежде чем ее подняли наверх и установили ее тяжелую ногу в ведро с водой, обернутое красной бумагой.
Никто в жизни не видел такого красивого дерева. Дети с благоговением смотрели на него. Взрослые восхищались совершенством иголок и стройностью ствола. Не говоря уже о том, как природа постаралась с ветками. Они были созданы как на выставку. Ровные и пушистые.
На кухне елкой восторгалась прислуга. Но Даниель только улыбался, когда его спрашивали, где он ее срубил. Вокруг было не так уж много таких стройных елок, и он привез ее откуда-то на лодке. Девушкам не терпелось узнать, откуда. Они даже предложили ему горячего какао в середине рабочего дня, словно он был приезжим постояльцем, и пытались правдой и неправдой выпытать у него эту тайну.
— Мне трудно объяснить вам, вы слишком плохо знаете побережье, — хитрил он.
Потом большими глотками выпил какао, и вокруг рта у него остались жирные коричневые "усы". Служанки ни на шаг не приблизились к решению этой загадки.
Даниель надел старую каскетку и собрался идти, но неожиданно словно что-то вспомнил:
— Что же я еще хотел сказать? Ах да... Я тут начал кое-чему учиться, помимо всяких там мелочей и рождественских елок. Кристоффер обещал обучить меня читать все буквы.
Девушки с удивлением переглянулись, будто такое не могло прийти им в голову.
Накануне сочельника Сара Сусанне, уложив детей спать, в одиночестве наряжала елку, двери в гостиную были закрыты. Елка доставала почти до потолка, и наряжать ее следовало бережно, чтобы она смогла простоять все рождественские праздники. Чтобы ее можно было выдвинуть на середину гостиной, когда вокруг нее будут водить хоровод, а потом задвинуть обратно в угол, дабы освободить место.
Она проверила клинья, вбитые Даниелем в ствол. Потом, одного за другим, взяла бумажных ангелов с блестками на крыльях и головках и влезла на стремянку. Цветные шары, которые Юханнес купил в Трондхейме в первый год, когда они жили в Хавннесе, следовало повесить на виду. Мишура в этом году была новая, потому что котята добрались до старой и попортили ее. Сахарных человечков и пряники, которые предназначались детям, следовало повесить пониже.
Когда дошла очередь до корзиночек, которые она плела вместе с Агнес и Иаковом, пока Юханнес ездит в Стейген на похороны пастора, Сара Сусанне сделала передышку. Ей было жарко, и она вспотела. Почему-то показалось странным, что она осталась жива. Не радостно как можно было подумать, а именно странно. И эта пустота... Как будто она потеряла много крови при родах В голове шумело, но, наверное, это было вызвано тем что она все время то поднималась на стремянку, то спускалась с нее.
Она вставила свечи в блестящие подсвечники и прикрепила их к веткам. Проследила, чтобы они находились подальше от украшений, которые могли вспыхнуть. Она всегда до смерти боялась зажженных свечей.
Венчать елку должно было стеклянное копье, которое вообще-то вешалось под лампой, но кто-то прикрепил к нему металлическую спираль так, что теперь его можно было надевать на макушку елки. К нему прикреплялись маленькие стеклянные "капли", которые должны были отражать свет. Эти "капли" она выпросила дома у матери и привезла их с собой. Когда-то отец купил их в Бергене. Они относились к тем вещам, которые напоминали ей об отце. Они редко видели отца. Арнольдус был почти взрослый, когда отец умер. Он редко вспоминал о нем. Мать прятала воспоминания об отце в своих вздохах. Его лицо превратилось в фотографию, висевшую дома на стенке. Сара Сусанне помнила, как сидела у него на коленях. Запах соли и табака. Когда отец говорил, у него шевелились ноздри и борода.
—— Девочки тоже должны уметь грести. — Ей казалось, что когда-то он произнес эти слова.
Может, потому, что недавно болезненно испытала это на себе?
Голос? Может быть. Какой у отца был голос, низкий? Или она вспомнила голос пастора Йенсена?
Днем в сочельник в Хавннес приехали фру Линд, сестра Анне София и Арнольдус с женой Эллен. Сара Сусанне не часто общалась с невесткой, постоянно извиняя себя домашними делами. Путь по морю тоже служил хорошим предлогом. В их последнюю встречу она заметила, что Эллен делает круг, чтобы, будто случайно, лишний раз пройти мимо зеркала. И что она постоянно болтает о мелочах, решить которые ничего не стоило. Казалось, будто у Эллен нет собственного мнения и она видит себя только глазами людей. И еще в зеркале.
Сара Сусанне любила, когда Арнольдус приезжал в Хавннес один, без жены. Но на Рождество это было невозможно. И она утешалась тем, что хотя бы увидит брата.
— Смотреть через окно на зажженную елку — это было как откровение! — сияя, воскликнула мать и, опершись на Анне Софию, позволила Юханнесу снять с себя шубу. Анне София была названа в честь матери и до сих пор жила с нею дома. Чему никто из братьев и сестер не завидовал.
