Она открыла двери и крикнула:
— Мама! Я принесла картошку! Можно, я ее сварю?
— Не сейчас, Йордис! Иди сюда и поздоровайся с мамой Элидой!
Дама встала и подошла к Йордис. Она сняла красную шляпу и положила ее на стул.
— Йордис, доченька моя! — сказала дама и прижала ее к себе.
Это было не страшно, потому что от дамы хорошо пахло. Но вот ее слова доченька моя?.. Пришлось стоять неподвижно, пока незнакомка ее не отпустила. В замешательстве Йордис сунула палец в рот. А этого делать не следовало, ведь она уже большая. К тому же палец был в земле.
Она прекрасно знала, что эта дама — ее мама Элида, но это было как будто не по-настоящему. Теперь этой даме захотелось, чтобы Йордис села к ней на колени. Мама Кьерсти кивнула, поэтому Йордис села. Но сидеть долго на коленях у незнакомки она не собиралась.
— Моя девочка! — сказала дама и погладила Йордис по голове, лицо у нее было грустное.
— Элида приехала, чтобы повидаться с тобой. Ты ведь знаешь, что она — твоя настоящая мама? — спросила мама Кьерсти.
Йордис понимала, что надо обрадоваться. Она соскользнула на пол. Дама безуспешно пыталась ей помешать. Колени у дамы были слишком скользкие.
— Я собрала еще не всю картошку! — сказала она и побежала к двери. Не забыв на ходу захватить свое ведерко.
Наверное, эта дама уже уйдет, когда я вернусь домой, подумала она и высыпала картошку на крыльцо, чтобы освободить ведерко.
Но дама не ушла. Она пришла на поле и нежным голосом сказала, что пора ужинать.
— Ты запачкаешь туфли! — сказала ей Йордис.
— Ничего страшного, — улыбнулась дама.
— Мама Кьерсти говорит, что на поле надо ходить сапогах!
— Она права, но мы не будем ходить по полю, мы пойдем домой ужинать, — сказала дама, словно это она решала, когда и что надо делать.
Йордис все-таки пошла с нею домой, ведь даму прислала на поле мама Кьерсти. Однако не позволила даме раздеть себя и мыть руки тоже пожелала сама.
Вид у мамы Кьерсти был странный, и никто из них не спросил, сколько она собрала картошки. Когда подошло время ложиться спать, дама захотела подняться с Йордис наверх. Йордис пришлось даже чуть-чуть оттолкнуть ее. Потом она взяла за руку маму Кьерсти.
— Чужие к нам наверх не ходят, — сказала она.
Дама изменилась в лице, но мама Кьерсти поднялась с Йордис наверх и, как обычно, присела на край кровати.
— Я уже говорила тебе, Йордис. Мама Элида — твоя главная мама... Но у нее было очень много дел, когда ты была маленькая, и поэтому она одолжила тебя мне на время. Ты, наверное, помнишь, она приезжала к нам, чтобы повидаться с тобой?
Это Йордис помнила. Но почему мама Кьерсти снова повторила эти слова — одолжила на время? Их нужно забыть! Она бросилась к маме Кьерсти, обхватила ее руками и крепко прижалась. Перина упала на пол.
— Нет, не на время! На время — это на сколько? Дольше, чем до Рождества? Еще дольше? Навсегда?
Мама Кьерсти качала ее в своих объятиях.
— Откуда ты это взяла? При чем тут Рождество?
— Не только до Рождества!.. Навсегда! Слышишь, мама, навсегда!
По лицу у мамы Кьерсти текли слезы. Йордис стало страшно, и она замолчала.
— Мама Элида хочет, чтобы теперь ты пожила у нее. Но об этом мы поговорим завтра.
— Нет, сначала я выкопаю всю картошку! — решительно сказала Йордис.
— Я понимаю. — Мама Кьерсти вытерла глаза. Потом они вместе прочитали молитву и — бумc! — укутали ребенка перинкой. При слове "буме" обе должны были засмеяться. Но мама Кьерсти забыла об этом.
— Ты забыла засмеяться, — напомнила ей Йордис и легонько ущипнула за руку.
— Прости, — шепнула мама Кьерсти и как-то странно улыбнулась.
Ночью, даже во сне, Йордис вспомнила все, что случилось. Помнила и когда проснулась и услышала, что взрослые уже встали. Она подумала, что, если она останется лежать, дама забудет про нее, возьмет свою шляпу и уйдет на пароход. На потолке было не меньше миллиона сучков. Они проступали сквозь краску. Папа Рейдар объяснил, что эти сучки очень упрямые. Он ушел на шхуне с фрахтом, поэтому звать его было бесполезно Йордис прислушалась, но голоса дамы слышно не было Может, она уже ушла? Наверное, поняла, что им нужно копать картошку и у них нет на нее времени. В эту минуту Йордис увидела большой сучок, которого не заметила раньше.
Она уже хотела встать, как услыхала голос вчерашней дамы. И вспомнила все, что сказала мама Кьерсти Это была уже не воображаемая угроза, а самая настоящая. Пожить некоторое время.
Она помнила об этом, глядя на большую муху, ползущую по ночному столику. Помнила, когда она встала и пальцами раздавила муху, помнила, когда размазала ее по белой кружевной салфетке. Помнила, когда ударила ногой деревянную лошадку, которая ночью всегда стояла возле ее кровати. Помнила, когда вскочила и поставила лошадку на колесики с такой силой, что лошадка откатилась на середину комнаты
Помнила, когда спустилась вниз и была вынуждена сказать доброе утро! Помнила, когда должна была съесть бутерброд, лежавший у нее на тарелке, и выпить кружку молока. Помнила, когда сделала вид, что обо всем забыла, и надела сапоги, чтобы идти на поле и помогать старшему брату собирать картофель. Помнила, когда взяла маленькие грабли, которые он ей сделал. Там, на поле, было много "золотых глазков", которые выглядывали из земли и от которых как будто горели руки. Но это было вчера.
Сегодня грабли были не нужны. Поэтому она не пошла к старшему брату, хотя он ждал ее и махал ей рукой. Она прошла мимо картофельного поля, обогнула хлев, но все равно ничего не забыла. Когда выдержать это было уже невмоготу, она повернулась и пошла обратно к дому. К маме Кьерсти.
Она хотела пройти через кухню. Потому что дама, наверное, сидела в гостиной. Нужно было снять сапоги и повесить куртку на вешалку. Очень тихо. Но собираясь идти дальше, она через закрытую дверь услыхала в кухне их голоса.
— Элида, нельзя вот так вдруг забрать ее отсюда!
— Вдруг? Ведь мы договорились, что я приеду и заберу ее, когда у меня будет дом. Ты это забыла?
— Да, но это было давно... А сейчас девочка знает только наш дом.
— Дело не только в этом. Я слышала кое-что...
— И что же ты слышала?
— Будто она вам надоела, будто вы ее не любите. Относитесь к ней не так хорошо.
— От кого ты слышала эту ужасную ложь?
— Это не имеет значения.
— Имеет! Элида, ты несправедлива ко мне! Я хочу знать, кто посмел это сказать!
— Это не имеет значения. Я не могу тебе сказать.
