Через несколько дней, когда коммунисты начнут массовые расстрелы всех, кто был связан с режимом Дауд Хана, когда поползут слухи о тюрьме Поле-Чархи, жестоких пытках и выколотых глазах, Мариам услышит и о резне, учиненной в президентском дворце. Дауд Хан был убит, но прежде повстанцы на его глазах казнили всю его семью, включая женщин и внуков. Поначалу, правда, говорили, что он покончил с собой, что был застрелен в пылу схватки... Но все окажется куда страшнее.
Рашид прибавил звук и наклонился поближе к приемнику.
— Создан Революционный совет Вооруженных сил, теперь наша страна будет называться Демократическая Республика Афганистан, — говорил Абдул Кадыр. — Эпоха аристократии, кумовства и неравенства закончилась. Мы покончили с десятилетиями тирании. Власть находится в руках масс и борцов за свободу. Мы на пороге новой эры в истории нашей страны, эры процветания. Рождается новый Афганистан. Соотечественники, вам нечего страшиться. Новый режим будет строго соблюдать принципы ислама и демократии. Вас ждет светлое будущее.
Рашид выключил радио.
— Это хорошо или плохо? — спросила Мариам.
— Судя по их словам, для богатых — плохо. Для нас, может быть, и не очень.
Мариам подумала о Джалиле. Неужели коммунисты придут за ним? Посадят в тюрьму его самого, его сыновей? Отберут все имущество?
— Теплый? — спросил Рашид, глазами указывая на рис.
— Прямо из горшка.
— Тогда накладывай.
Измученная Фариба приподнялась на локтях. Темнота озарялась красными и желтыми вспышками. Волосы у Фарибы слиплись, лицо заливал пот. Пожилая повитуха Ваджма, муж и сын насмотреться не могли на новорожденную, на ее светлые волосы, розовые щечки, сморщенные губки бутончиком, на нефритово-зеленые глаза. Крик крошечной девочки, поначалу похожий больше на мяуканье котенка, набирал силу. Все заулыбались. Ахмад, самый религиозный из всего семейства, пропел крошке на ушко азан и трижды дунул ей в лицо.
— Лейла, ведь так? — спросил Хаким, качая дочь на руках.
— Да, Лейла, — устало улыбнулась Фариба. — Ночная Красавица. Прекрасное имя.
Рашид скатал из риса шарик, положил в рот, двинул челюстью раз, другой... И, сморщившись, выплюнул рис на скатерть.
— Что случилось? — встревоженно-заискивающе осведомилась Мариам. Сердце у нее испуганно забилось.
— «Что случилось?» — передразнил ее муж. — Ты опять за свое?
— Я его варила дольше, чем обычно.
— Что ты врешь?
— Клянусь...
Рашид резко отпихнул тарелку, рассыпая рис и шпинат, вскочил и выбежал из дома, хлопнув дверью.
Мариам опустилась на колени и постаралась собрать зернышки со скатерти, но руки у нее тряслись. Ужас сдавил грудь. Мариам попыталась вдохнуть поглубже. Перед глазами все плыло.
Дверь снова хлопнула. Рашид вернулся в гостиную.
— Встань-ка. Подойди ко мне.
Он разжал кулак и высыпал перед ней горсть мелких камушков.
— Возьми в рот.
— Что?..
— Возьми. Камушки. В рот.
— Перестань, Рашид...
Своей сильной рукой он ухватил ее за подбородок, разжал зубы и засунул тяжелую холодную гальку ей в рот. Мариам попробовала вырваться. Не тут-то было.
Вскоре рот у нее был набил камнями.
— Жуй!
Мариам забормотала жалкие слова, умоляя о прощении. Из глаз у нее полились слезы.
— ЖУЙ! — гаркнул ей в лицо муж, дыша табаком.
Мариам принялась жевать. Что-то треснуло у нее во рту.
— Отлично, — прорычал муж. Щеки у него прыгали. — Теперь ты знаешь, какой вкусный у тебя рис. Вот что я получил, женившись на тебе. Худую еду, больше ничего.
И он удалился к себе.
Мариам долго выплевывала окровавленные камушки. Среди них ей попались обломки двух коренных зубов.
Часть вторая
1
Кабул, весна 1987
Поутру девятилетней Лейле всегда хотелось только одного — поскорее увидеть Тарика. Но сегодня им не встретиться. Пару дней назад семья Тарика отправилась погостить к дяде в город Газни.
— Надолго ты уезжаешь? — спросила Лейла своего верного друга.
— На тринадцать дней.
— Целых тринадцать?
— Они пролетят быстро. Что это ты вся сморщилась, Лейла?
— Ничего подобного.
— Сейчас заревешь, да?
— Вот еще. Это из-за тебя-то? Да никогда в жизни!
Она хлопнула его по ноге (по его настоящей ноге, не по протезу), а он понарошку отвесил ей подзатыльник.
Тринадцать дней. Почти две недели. Только Лейла теперь знала наверняка: время может сжиматься и растягиваться, словно мехи аккордеона, на котором папа Тарика порой играл старые пуштунские песни. Все зависит от того, здесь Тарик или нет.
Опять родители внизу ссорятся. Все как всегда: мама кричит и скандалит и бегает по комнате, а Баби сидит, повесив голову, и только кивает в ответ в ожидании, когда гроза минует.
Лейла поплотнее прикрыла дверь своей комнаты. Только все равно маму было отчетливо слышно.
Ну наконец-то. Дверь хлопнула. Заскрипела мамина кровать. Баби доживет-таки до завтра.
— Лейла! — крикнул он снизу. — Я на работу опоздаю!
— Минутку!
Лейла обувается и быстренько расчесывает перед зеркалом свои светлые волосы до плеч. Мама любит повторять, что у дочки волосы в ее породу. И густые ресницы, и зеленые глаза, и щеки с ямочками, и высокие скулы. И чуть выпяченная нижняя губа. Все это перешло к Лейле от маминой прабабушки. «Она была редкая красавица, просто пери, — говорила мама. — Вся долина была от нее без ума. И вот теперь, через два поколения, ее красота, похоже, досталась тебе».
Под «долиной» мама имела в виду Панджшерское ущелье, населенное говорящими на фарси таджиками. Мама и Баби родились и выросли там, а в Кабул переехали, когда поженились и Баби поступил в университет.
Лейла скатилась вниз по лестнице, надеясь про себя, что мама больше из своей комнаты не покажется. Баби стоял на коленях перед вставленной в дверной проем рамой, на которую в теплое время года натягивалась кисея от насекомых.
— Ты видела, Лейла?
Дырка в матерчатой сетке появилась не меньше двух недель назад.
Лейла присела рядом с отцом.
— Нет. Наверное, недавно порвалось.
