Письменный ответ Рембрандта, хоть он наверняка и составлен при участии его поверенного, выглядит скорее презрительным, чем примирительным:
Ответчик отрицает, что обещал жениться на истице, и сверх того заявляет, что он не обязан признавать, будто спал с нею. Истица сама подняла этот вопрос и сама обязана предъявить доказательства.
Судьи не приняли целиком ни сторону истицы, ни сторону ответчика: они обязали Рембрандта выплачивать ежегодно двести гульденов на ее содержание, однако не приказали ему жениться на ней.
Две сотни гульденов в сорок раз превышали сумму, которую предложил он сам.
В апреле 1650 года Гертджи предоставила своему брату права на ведение всех ее дел. А в июле брат Гертджи стакнулся с Рембрандтом, дабы упечь ее в исправительное заведение в Гауде. Проделано это было так сноровисто, что друзья Гертджи не знали, куда она подевалась, до тех пор, пока Рембрандт не перестарался, попробовав получить у них показания, которые позволили бы продержать там Гертджи по меньшей мере двенадцать лет.
Гертджи выпустили через пять лет, в конце 1655-го, когда Рембрандт отчаянно пытался предотвратить свое банкротство.
В 1655-м и 1656-м, когда столь многое угнетало его, Рембрандт тем не менее нашел время для того, чтобы сделать попытку снова упрятать Гертджи в сумасшедший дом; для того, чтобы добиться задержания ее брата, не желавшего отдать долг в сто сорок гульденов; для того, чтобы убедить Титуса подписать завещание; и для того, чтобы закончить «Урок анатомии доктора Яна Деймана», «Иакова, благословляющего сыновей Иосифа», «Христа и самаритянку», «Титуса за своим столом», «Читающего Титуса», «Читающую старуху», «Купающуюся Хендрикье», «Хендрикье у открытой двери», два полотна, на которых жена Потифара обвиняет Иосифа; два портрета Александра (это не те, что пошли дону Антонио) и еще одно полотно, являющееся, возможно, осознанной попыткой символического автопортрета, — «Убитый вол»; и это не считая куда большего числа рисунков и офортов, чем требуется нам для демонстрации того, что напасти, обрушившиеся на Рембрандта в эти бедственные годы, сказались на его артистической плодовитости столь же мало, сколь и на недобросовестности его обращения с деньгами и на безобразном обхождении с другими людьми.
«Аристотель» был заказан Рембрандту в 1653 году и завершен в 1654-м, литературная же его продукция за 1653 год состоит в основном из подписей под документами о займе денег и взыскании долгов.
Между январем и мартом 1653-го он подписал долговую расписку на 4180 гульденов, занятых у очень важного официального лица Корнелиуса Витсена, со временем получившего все свои деньги обратно, беспроцентную долговую расписку на 1000 гульденов, занятых у Яна Сикса, получившего назад лишь часть своих денег, продав эту расписку со скидкой, и расписку на 4200 гульденов, занятых под пять процентов у знакомого, Исаака ван Хеертсбека, никаких своих денег назад не получившего.
Дважды за этот год он подписывал и поручения о взыскании долгов, а также расписался на картине «Аристотель, размышляющий над бюстом Гомера». Рембрандт — первый известный нам голландский художник, который подписывал свои работы одним только именем.
В июне следующего года, как раз когда «Аристотеля» упаковывали для переезда в Сицилию, Хендрикье Стоффелс, беременная на пятом месяце, получила вызов в консисторию кальвинистской церкви Амстердама, где ей предстояло защитить себя от обвинений в блудодейном сожительстве с живописцем Рембрандтом.
Рембрандт тоже получил вызов. Он его выбросил.
Он не принадлежал ни к этой церкви, ни к какой-либо другой.
Хендрикье принадлежала.
— И ты позволишь мне пойти туда одной? — спросила она при забиваемом в клеть Аристотеле в качестве свидетеля.
— А я им, похоже, не очень и нужен, — ответил Рембрандт. Они же ничего не пишут о его блудодейном сожительстве с нею, заметил он. — Да и сделать тебе они ничего не смогут.
Разве что от церкви отлучат.
В церковных записях значится, что она «запятнала себя прелюбодейством с Рембрандтом», что ей было предписано покаяние и что ее отлучили от причащения Господу.
Через три месяца она родила дочь, Корнелию.
В общем и целом Аристотель так и не поколебался в своем отрицательном отношении к Рембрандту как к человеку, преклоняясь перед Рембрандтом-художником, сохраняя как сокровище свои золотые украшения и изумляясь Рембрандтову мастерству в использовании наслоений красок и лаков и волшебному разнообразию присущих его кисти оттенков красного, коричневого и черного в приглушенной цветовой палитре, в которой ему не было равных.
Посетители музея Метрополитен, приезжающие из дальней дали, чтобы полюбоваться Аристотелем, размышляющим над бюстом Гомера, и поныне продолжают шептать ему похвалы. Тем не менее Аристотель впадает во все более мрачную подавленность, ибо замечает, что они уже не сбегаются к нему толпами, столь же многочисленными и восторженными, как поначалу. Он хандрит. Гордость его уязвлена, крупные музеи, в которых шедевры, какими бы они там ни были, попадаются на каждом шагу, больше не кажутся ему удачным местом для размещения полотен столь высокого качества, как у его собственного. Теперь на лице Аристотеля нередко появляется такое выражение, будто он вот-вот расплачется. Он считает, что его недооценивают.
Он часто тешит себя надеждой, что его кто-нибудь украдет.
Относительно же года, в котором Хендрикье отлучили от причастия, у нас имеется свидетельство женщины по имени Трийн Якобс, подруги Гертджи, о словах, услышанных ею от Рембрандта, когда она сказала ему, что едет в Гауду — попытаться вызволить Гертджи.
— Не советую, — сказал он, по клятвенному заверению Трийн Якобс, а затем выставил в ее сторону палец и с угрозой добавил: — Ты можешь пожалеть об этой поездке.
Приехав в Гауду, она с изумлением обнаружила, что магистрат уже получил от Рембрандта множество писем с настоятельными требованиями продлить срок заключения Гертджи. Эти письма не сохранились.
Выйдя на свободу, Гертджи снова назначила брата поверенным и предъявила Рембрандту претензию касательно денежного обеспечения за этот год.
Рембрандт попробовал снова упечь ее, но безуспешно.
По нашим сведениям, вскоре она умерла.
А Рембрандт в год ее освобождения завершил трогательное, находящееся сейчас в Роттердаме полотно «Титус за своим столом», картину, относительно которой Шварц пошутил, что она вполне могла бы называться «Титус, пишущий завещание», если бы не то обстоятельство, что Рембрандт сам написал завещание за мальчика.
У четырнадцатилетнего Титуса было меньше, чем у Рембрандта, причин для вражды с семейством Саскии. Завещание называет Рембрандта единственным наследником, исключая из раздела имущества всех его родственников по матери и запрещая какой бы то ни было третьей стороне вмешиваться в касающиеся наследства дела.
Поскольку авторство завещания Титуса нельзя надежно приписать Рембрандту, мы исключаем этот документ из канона его литературных трудов.
