— Понятия не имею.
— Тогда слушайте меня. Блестящая догадка пришла мне на ум, — сказал контрразведчик, наклонившись к уху майора Майора, и доверительно зашептал: — Это — мерзавец Таусер. А зачем бы иначе он стал горлопанить на всю эскадрилью, кто я такой? Держите ухо востро, и как только кто-нибудь при вас заведет разговор о Вашингтоне Ирвинге, тут же дайте мне знать. А я проверю всю подноготную капеллана и других.
Едва лишь второй контрразведчик вышел, как через окошко в кабинет прыгнул первый контрразведчик и незамедлительно пожелал узнать, кто это тут был только что.
— Один из контрразведки, — ответил майор Майор.
— Черта с два — сказал первый контрразведчик. — В данном районе единственный контрразведчик — это я.
Майор Майор с трудом узнал его. На первом контрразведчике болтался просторный, выцветший вельветовый купальный халат, расползшийся под мышками по швам. Из-под халата виднелись потертые пижамные штаны. На ногах были изношенные шлепанцы, один из которых откровенно просил каши. Майор Майор припомнил, что видел этого человека в госпитале. Контрразведчик носил тогда такой же наряд, но с тех пор поправился фунтов на двадцать и, казалось, вот-вот лопнет от избытка здоровья.
— Я тяжело болен, — заговорил гость простуженным голосом. — В госпитале я заразился от одного летчика гриппом, потом грипп перешел в серьезнейшее воспаление легких, и тем не менее я счел своим долгом приехать к вам сюда.
— Весьма сочувствую, — сказал майор Майор.
— Премного благодарен, но я в вашем сочувствии не нуждаюсь, — огрызнулся контрразведчик, — я просто хочу предупредить вас, что Вашингтон Ирвинг, кажется, сменил свое местопребывание и перебрался из госпиталя в вашу эскадрилью. Вы не слыхали тут никаких разговорчиков насчет Вашингтона Ирвинга?
— Вообще-то слыхал, — ответил майор Майор. — Человек, который только что вышел отсюда, как раз говорил о Вашингтоне Ирвинге.
— Это правда? — воскликнул первый контрразведчик, вне себя от восторга. — Кажется, теперь-то мы расколем этот орешек. Держите его на мушке, а я помчусь обратно в госпиталь и запрошу у руководства дальнейших указаний.
Контрразведчик выпрыгнул в окошко и скрылся из виду.
Минуту спустя брезентовый полог, отделявший кабинет майора Майора от канцелярии, взметнулся и снова вбежал второй контрразведчик. С трудом переводя дыхание, он закричал:
— Я видел, как только что человек в красной пижаме выпрыгнул из вашего окошка и побежал по дороге. Вы его видели?
— Конечно. Я с ним разговаривал, — ответил майор Майор.
— Мне показалось весьма подозрительным, что человек в красной пижаме выпрыгивает из окошка.
Контрразведчик энергичными шажками мерял кабинет.
— Сначала я подумал, что это вы решили драпануть в Мексику. Но теперь я вижу, что это были не вы. Скажите, он ничего не говорил о Вашингтоне Ирвинге?
— Вообще-то говорил, — сказал майор Майор.
— Говорил?! — воскликнул второй контрразведчик. — Прекрасно! Ну, кажется, теперь-то мы расколем этот орешек. А вы не знаете, где можно найти этого субъекта?
— В госпитале. Он тяжело болен.
— Эврика! Сейчас я прямехонько в госпиталь — и настигну голубчика. Но, пожалуй, лучше появиться в госпитале инкогнито. Зайду-ка я в вашу санчасть, объясню им ситуацию, и пусть они меня направят в госпиталь как больного.
Он ушел и вскоре вернулся с темно-фиолетовыми деснами.
— Посмотрите, что они со мной сделали, — сказал он чуть не плача. Горе его казалось безутешным. В руках он нес носки и туфли. Пальцы ног, так же как и десны, были вымазаны раствором марганцовки. — Вам доводилось когда-нибудь видеть контрразведчика с фиолетовыми деснами? — простонал он.
Печально свесив голову, он вышел из штабной палатки и кувырком полетел в земляную щель, сломав себе при этом нос. И хотя температура у него от этого не поднялась, Гэс и Уэс, в порядке исключения, уложили его в санитарную машину и отправили в госпиталь.
Итак, майор Майор солгал, но ложь пошла ему во спасение. Это его не удивило, потому что он давно заметил, что лгуны, как правило, люди сметливые и добиваются в жизни большего, чем честняги.
После визита второго контрразведчика он стал действовать осмотрительнее. Он расписывался только левой рукой и при этом всегда нацеплял черные очки и фальшивые усы, которые ему нисколько не помогли, когда он отважился снова появиться на баскетбольной площадке. В качестве дополнительной предосторожности он заменил «Вашингтона Ирвинга» «Джоном Милтоном». Так оказалось короче и удобней. Когда надоедало, он с успехом менял имя и фамилию местами, как делал это прежде с «Вашингтоном Ирвингом». Кроме того, майор Майор мог удвоить темпы производства, потому что «Джон Милтон» было куда короче, чем его собственная подпись или «Вашингтон Ирвинг», а следовательно, и времени теперь требовалось меньше. А когда и «Джон Милтон» надоедал, майор Майор снова брался за «Вашингтона Ирвинга».
Темные очки и фальшивые усы майор Майор купил в Риме. То была последняя, но тщетная попытка вырваться из трясины моральной деградации, в которую он медленно, но верно погружался. Сначала он испытал ужасные унижения, когда тридцать или сорок сборщиков подписей под «присягой о лояльности» даже не сочли нужным предложить ему подписаться. Затем, когда история с присягой, казалось, отшумела, загадочно исчез, будто растаял, самолет Клевинджера вместе со всем экипажем, и вину за это несчастье возложили на майора Майора, придравшись к тому, что он не подписал ни одной «присяги о лояльности».
[11]
Темные очки были в красной толстой оправе. Фальшивые черные усы очень пошли бы шарманщику. Однажды, когда майор Майор почувствовал, что не в силах больше переносить, одиночество, он напялил очки и усы и отправился поиграть в баскетбол. С видом беспечным и непринужденным он заявился на площадку, молясь про себя, чтобы его не узнали. Все сделали вид, будто не узнали его, и майор с наслаждением вступил в игру. Но едва он успел поздравить себя с успехом, который принес ему невинный маскарад, как один из противников резким толчком сбил майора с ног. Вскоре его сбили еще раз, и тут он сообразил, что они очень даже узнали своего командира, а маскарад дает им право без помех дубасить его, толкать локтями и ставить подножки. Он понял, что они ненавидят его в любом обличии. Игроки его команды и противоположной стороны без колебаний и размышлений слились в одну рычащую толпу. Они навалились на него со всех сторон, размахивая кулаками и оглашая воздух грязными ругательствами. Они сбили его с ног на землю и пинали ногами. Он насилу поднялся, и тогда они снова на него налетели.
Он закрыл лицо ладонями, а они, облепив его со всех сторон, в дьявольском исступлении мордовали его, били, колотили и дубасили. Наконец, его трахнули с такой силой, что он кубарем скатился на дно железнодорожной выемки. Там он встал на ноги, вскарабкался по противоположной стороне выемки и пошел, пошатываясь, сопровождаемый улюлюканьем и градом камней, пока не скрылся за углом штабной палатки. Во время потасовки он мечтал лишь об одном — только бы они не сорвали с него темные очки и фальшивые усы. Маскируясь ими, он мог продолжать делать вид, будто он — это не он, а лишись он усов и очков, ему пришлось бы предстать перед всеми в роли побитого, посрамленного и опозоренного начальника. В кабинете он разрыдался, потом, успокоившись, смыл кровь с губ и носа, стер грязь с синяков и царапин на щеках и на лбу и вызвал сержанта Таусера.
