– Не на конференции. Там мне ни разу не пришлось выступить. Мой начальник не дает мне ходу.
– Грин, – безошибочно угадывает он.
– Да.
– Мне Грин тоже не нравится, – признается мой мальчик, опуская глаза. – Потому что ты его боишься.
– Я его не боюсь.
– Тебе он не нравится.
– Нет, почему же, нравится.
– Он твой начальник.
– В том-то и беда. Начальнику волей-неволей надо подчиняться, а иногда это такой человек, что с ним трудно ладить. Но это вовсе не значит, что он мне не нравится. Или что я его боюсь.
. – Значит, нравится?
– Нет. Но больше многих других.
– А почему ты должен работать в таком месте, где тебе столько народу не нравится?
– Мне там нравится. И я должен.
– Знаешь, чего я боюсь? – спрашивает он, с интересом взглядывая на меня.
– Очень многого.
– А еще знаешь, чего я боюсь?
– Еще многого.
– Я серьезно.
– Чего же?
– Что ты не вернешься.
– Ты меня удивляешь. Вот не думал, что ты об этом думаешь.
– Думаю.
– Все время? Или только когда конференция?
– Все время. Но больше, когда конференции. Тебя так долго нет.
– Я иногда звоню. Когда туда приезжаю.
– И в другие разы тоже – когда тебя долго нет. Когда уезжаешь на один день, еще ничего. А то мне сразу кажется, ты не вернешься.
– Я всегда возвращаюсь. Вот он я, верно? Но когда-нибудь я умру.
– Не хочу, чтоб ты умирал.
– Ладно, постараюсь не умирать.
– А иногда хочу.
– Чего хочешь? – Я не столько оскорблен, сколько ошеломлен.
– Хочу, чтоб это случилось.
– Чтоб я умер?
– Сам не знаю. Это когда я злюсь. Или во сне.
– Ты же никогда не злишься.
– Еще как злюсь. Когда ты уезжаешь, – горячо настаивает он. – Нет. Не хочу, чтоб ты умер. Никогда. И сам не хочу умирать. Ты злишься?
– Нет. А ты?
– Нет. Если б я был не один в комнате, а с тобой и с мамой, наверно, я бы так не боялся. Не хочу один.
– Ты же будешь не один. С мамой. Не может человек вечно бояться и ждать всяких ужасов.
– А я могу, – с печальным смешком говорит он.
Я в ответ улыбаюсь.
– Нет, не можешь. Даже ты не можешь. Я тебе, знаешь, миллион всяких ужасов назову, у тебя и времени-то не хватит вечно их бояться.
– Не надо! – в притворном испуге восклицает он.
– Не буду, – сочувственно обещаю я. – Всегда происходит еще и что-то нестрашное и отвлекает наши мысли. Давай лучше поговорим о чем-нибудь таком, чтоб ты посмеялся, ладно? О чем-нибудь забавном. Пошутим.
– Давай. – И лицо его освещает мимолетная улыбка.
– Начинай ты.
– Может у человека кровь превратиться в воду?
– Что-что?
– Мне так сказали.
– И это смешно?
– Нет. Я все время про это думаю.
– Когда тебе это сказали?
– Давно, уже несколько месяцев.
– Что ж ты меня раньше не спросил?
– Хотел сам подумать. Он говорит, он прочел про это в газете.
– Сомневаюсь.
– Мне сказал один мальчик в школе. Что кровь превращается в воду и тогда человек умирает.
– Он, наверно, говорил про лейкемию.
– Что это? – тревожно спрашивает мой мальчик.
– Эх, зря я тебе сказал. – Я с огорчением прищелкиваю языком. – Знал, что не надо, а все-таки сказал. Это болезнь крови. Что-то делается с белыми кровяными тельцами.
– И она превращается в воду?
– Нет. Не думаю. Не в воду. Но вроде того.
– И от этого умирают?
– Иногда.
– И у детей тоже так бывает?
– Не думаю, – лгу я.
– А он говорит, там было написано про мальчика. Говорит, это был мальчик, и он умер.
– Значит, наверно, так бывает. Я думаю, иногда бывает, что…
– Не надо, не рассказывай, – обрывает он меня и забавно воздевает руки к небесам, в священном ужасе, наигранном и все же неподдельном.
– Я уже сказал.
– Больше не рассказывай.
– Вот ты всегда так, – мягко упрекаю я. – Спрашиваешь про всякие страсти, какие только можешь выдумать, а потом, когда уже отвечу, говоришь: «Не надо, не рассказывай».
– Ты злишься?
– Разве похоже? Нет, совсем не злюсь.
– Иногда я не понимаю.
– Конечно, понимаешь. Ты ж мне все время говоришь, будто я вечно кричу. Нет, я не злюсь. Я хочу, чтоб ты говорил со мной обо всем, о чем думаешь, особенно если в чем-то не можешь разобраться.
– Правда хочешь? Буду говорить.
– Правда. Спрашивай, о чем хочешь.
– Ты трахаешь маму? Ты сказал, можно спрашивать обо всем, – поспешно, умоляюще прибавляет он, увидав, что я раскрыл рот от изумления.
– Можно, – отвечаю я. – Да, бывает.
– А почему?
– Это приятно, вот почему. Это своего рода развлечение. А ты знаешь, что это значит?
Он неуверенно качает головой.
– Ничего, что я спрашиваю?
– Что спросил, занимаюсь ли я этим, ничего. А вот что это такое, пожалуй, спроси лучше кого-нибудь еще. И лучше, пожалуй, называть это другим словом.
– А я не знаю другого слова. Повалить?
– Это почти то же самое. Можешь говорить любое слово. Правда, в разговоре со мной это странновато. Но ничего, говори. По-моему, ничего страшного.
– Ты на меня злишься?
– Нет. Что ты все спрашиваешь? Ты разве не понимаешь, когда я злюсь, а когда нет?
– Не всегда понимаю.
– Я же вроде так часто кричу.
– Не всегда. Иногда ты совсем не разговариваешь. Или разговариваешь сам с собой.
– Не разговариваю я сам с собой.
– Ты кусаешь ногти и никого нас даже не слушаешь.
– Вот как? А почему ты думаешь, что я в этих случаях я злюсь?
– Мы тогда все боимся.
– Это еще не значит, что я злюсь. Иногда мне просто невесело. Или я задумался. Может же так быть, что мне невесело, верно?
– А мама рассердится, если я ее спрошу?
