Вы можете приехать в Париж?
— Белтэ?
Амстердам… Париж… Каркассон… Рим…
Я искал хищную птицу и думал. Я не могу прятаться здесь, на горном пастбище, всю свою жизнь. Быть в бегах — значит издеваться над собой. Ты становишься добычей. Прячешься и ждешь, что тебя поймают.
— Я только предлагаю, — сказал он. — Я могу отдать письмо полиции.
— Нет-нет! Мне нужно было подумать.
Я опять увидел птицу. Теперь у нее в когтях была добыча. Отсюда не видно какая.
А что я? Конечно, я могу прожить здесь все лето, рядом с пастбищем. В Ювдале. Кристин вряд ли будет против. А они меня здесь никогда не найдут.
Или…
Или же я могу что-то сделать.
Что-то сделать.
Я могу сам напасть на них. Хватит бегать. Пора переходить в контрнаступление.
— Белтэ? Алло?
Я проследил за большой птицей, пока она не пропала из виду. Где-то на скале у нее было гнездо. Совершенно неприступное. Если поеду в Париж, думал я, то сначала заеду в Амстердам, а потом двинусь в Каркассон и Рим. Я могу прийти к тем людям, чьи жизненные судьбы оказались связанными с моей. Я могу что-то сделать. Вместо того чтобы прятаться. Бегство — это состояние души. Рано или поздно из этого состояния надо выходить.
— Конечно, я приеду.
— Прекрасно.
— Я не могу точно сказать, когда это будет, может быть через пару дней, но я приеду!
— Они были здесь вчера.
— Кто?
— Полиция.
— Ну, это же нормально.
— Тогда я еще не получил письма. Оно лежало в почтовом ящике сегодня утром. Я… — Он больше не мог говорить. Накануне он производил впечатление спокойного человека. Как будто то, что его мертвую дочь нашли, успокоило его наконец. Теперь до него полностью дошел весь ужас происходящего. — Полицейские сказали…
Еще раз правда оказалась слишком тяжелой ношей. Он не смог закончить.
— У меня теперь есть их телефон, — сказал он вместо этого.
— Чей?
— Тех, про кого вы спрашивали. В Амстердаме. Я могу послать его эсэмэской, как только мы закончим разговаривать. Имя и номер телефона.
— Спасибо. Это очень поможет.
— Белтэ?
— Да?
Пауза.
— Монье? Вы здесь?
— Белтэ, знаете, почему я хочу показать вам письмо?
— Потому что я в нем упомянут?
— Потому что я надеюсь, что вы сможете содействовать тому, чтобы убийцы Мари-Элизы понесли наказание.
«Вы слишком многого от меня хотите», — подумал я.
По какой-то причине Мари-Элиза напомнила мне о Сусанне. Она тоже умерла очень рано. Я случайно увидел объявление о смерти несколько лет назад. «Равно хороши цветы и дар Союзу по борьбе с раком».
Сусанна была первой девушкой, которую я поцеловал. Мне было шестнадцать. Она была слепой.
РИМ
май 1970
— Джованни?
Ее голос не сумел проникнуть в пелену, отделявшую сон от сознания. В сновидении он стоял, как и в других случаях, лицом к лицу с Вельзевулом — повелителем мух, магистром демонов, помощником Люцифера и властителем ада. Изо рта демона несло гнилым мясом и тухлой рыбой. Он закутался в покрытые кожей крылья, словно ему было холодно, и издевательски смотрел на Джованни.
— Чего ты хочешь? — закричал Джованни, он ребенок, голосок тонкий, нежный, пугливый. — Чего ты от меня хочешь? Почему ты меня преследуешь?
Вельзевул расправил свои огромные крылья, сразу же бросившие ледяную тень на Джованни.
— Идем со мной, дитя! — прорычал демон, и голос его был именно таким, каким Джованни представлял его себе: грубым, сиплым, скрипучим.
— Джованни? Ты проснулся?
За Вельзевулом в желто-сером тумане он различал целую армию уродливых тел и демонов; серафимы и шедимы; некоторые голые, другие волосатые, некоторые крылатые, другие бескрылые. Звериный рев, жуткие крики исходили из туманных глубин, отдававших серой. Интуитивно Джованни чувствовал присутствие царя Ваала, графа Фурфура, маркиза Шакса и других могучих демонов. Но он их не видел, сейчас не видел. Вельзевул издевательски произнес:
— Ты кого-то высматриваешь, Джованни? Свою маму, может быть? Она здесь, как ты знаешь, она вместе с нами. И папа твой тоже здесь. Позвать его?
Демоны низшего ранга, подобно изголодавшимся грифам, сидели на ветках без листьев и бесстрастным взором внимательно смотрели на бесцветный ландшафт.
— Джованни! Сколько можно! Уже половина десятого!
Он открыл глаза. Рассвет проникал через тонкие занавески. Лучана стояла у его кровати, изящная, пахнущая душем. На мокрых волосах полотенце.
— Вставай!
— Доброе утро.
— Ты — соня!
Он оперся на локти. Белла, их разжиревшая гончая, спавшая на его кровати в ногах, вскочила тоже. Из душа раздалось пение Сильваны.
— Послушай, — сказала Лучана.
— Мм?
— У меня сегодня дело в Л’Акуиле.
[31]
— Ты об этом ничего не говорила.
— Я узнала только вчера.
— Что там будет?
— Ну как ты думаешь?
Он сел, почесал живот, потом волосатую грудь. Белла зевнула.
— Домой приеду поздно, — сказала Лучана.
— Во сколько?
— Трудно сказать. Поздно. Сам знаешь. Но позавтракать мы можем вместе.
Они разлили чай, на завтрак были яйца всмятку, варенье и сыр. Белла лежала под столом и кусала резиновую кость, которая пищала при каждом ее укусе. Лучана была молчаливой и неприступной. Сильвана размазала мягкий яичный желток по поджаренной белой булке. Как и мама, она была нелюдимой и закрытой. «А ведь, между прочим, и я такой же», — подумал Джованни, помешивая чайной ложкой сахар.
— Так что же будет в Л’Акуиле? — спросил он.
— Покупка недвижимости.
— И что-то интересное?
— Всего лишь промышленное здание.
— Поедешь на поезде?
— Меня повезет Энрико.
Сильвана посмотрела на родителей. Джованни улыбнулся ей. Она ответила улыбкой. У нее всегда был взрослый взгляд. Ей только десять, и возраст выдавало тщедушное тельце, но по уму Сильвана была старше своего возраста. Порой ее высказывания поражали его. Словно они принадлежали взрослой женщине. Иногда он ловил себя на мысли, что дочь одержима. Это был глупый и иррациональный страх, возникший из-за тематики его занятий и постоянных кошмаров, он понимал это, но никак не мог отделаться. Сильвана жила в собственном мире. У нее был воображаемый друг по имени Ло-Ло, с которым она подолгу разговаривала. Эти разговоры были взрослыми. Если рассуждать трезво, то у девочки могло бы быть легкое психическое отклонение. Но нет. С Сильваной все было в порядке в этом отношении. И все же что-то угнетало Джованни. Чего он не мог понять. За несколько секунд она могла полностью перемениться. Взгляд маленькой девочки мог наполниться чем-то, что нельзя определить и что пугало его. Словно она видела все, оценивала все, знала все. И все же. Если она одержима, то чем? Или кем? Одним из тех демонов, которые были в его ночных кошмарах? Не будь смешным, Джованни. Может быть, ему сменить сферу деятельности? Специальность стала его собственной одержимостью.
