— Вы с кем-то уже говорили?
— Ни с кем. Моего норвежского друга и одного коллегу в Украине убили те же самые люди. Тем же способом. Я рекомендую вам связаться с полицией в Осло и Киеве.
— Мы уже обращались в Интерпол. — Он помолчал. — Но есть кое-что еще.
На этот раз я позволил ему закончить самому:
— Труп был обескровлен.
5
Мы пригласили Симонетту и Франсуа поужинать с нами, но он не захотел, чтобы нас лишний раз видели вместе, и вежливо отказался. В турецком ресторане на небольшой улочке мы с Моник сели за свободный столик. Поглощая чечевичные котлеты с черным хлебом и местным вином, мы обсуждали дальнейшие планы. Мы договорились ехать в Рим через Французскую Ривьеру и Геную, которая лежала точно в середине пути. Моник предложила, чтобы мы там переночевали. От Генуи до Рима, где нас ждал профессор теологии Альдо Ломбарди, примерно пять часов пути.
В гостиницу после ужина мы пошли через площадь, несколько минут постояли на ней, слушая кошмарные звуки духового оркестра, потом сбежали от них. Из гостиницы я позвонил Трайну в Исландию. Там все еще работали над текстом. Но теперь эксперты пребывали в еще большем затруднении, чем раньше. Трайн подтвердил, что на тех четырех-пяти ученых, которые помогали ему, можно положиться. Каждый вечер они запирали манускрипт в надежный сейф в подвале университета. Затем я позвонил старшему полицейскому Хенриксену в Осло. Он по-прежнему не испытал никакого облегчения, услышав мой голос. Казалось, он только и ждал, что ему сообщат о моей кончине. Удалось найти автомобиль, который арендовали убийцы. Обгоревший остов машины был обнаружен в каменоломне в Аммерюде. Личные документы и кредитные карты, которые использовали преступники, взяв напрокат «лексус», были фальшивыми.
Как обычно, я не мог заснуть.
Я лежал и думал о папе. Я часто думаю о нем, когда не могу заснуть. О том, кем он мог бы стать, если бы ревность не отняла у него разум и не сделала меня сиротой. Что за мысли промелькнули в его голове, когда он падал со скалы?
О чем вообще думают, когда умирают? Интересно, стал бы я другим человеком, если бы папа остался жив? Может быть. Вероятнее всего. Но теперь это уже не важно. Даже для меня.
XVII
САТАНА
РИМ
10 июня 2009 года
1
— Сатана жив!
В карих глазах профессора Альдо Ломбарди вспыхнули огоньки; признаки безумия можно увидеть во взглядах одержимых, больных людей и увлеченных профессоров академий.
Я беспокойно задвигался на стуле. Моник закашлялась.
— Если верить в Бога, — продолжил он, — то Сатана — неминуемое следствие этой веры. Гармония жизни зависит от баланса и равновеликих противовесов. Исходными камнями Вселенной были материя и антиматерия. Свет и тьма. Тепло и холод. С этой точки зрения Бог и Сатана представляют собой два неизбежных полюса. Добро против зла. Но теологический парадокс состоит в том, что именно Бог — а кто же еще? — создал Сатану. — Ломбарди разразился едва слышным смехом. — Друзья мои, я вижу, что испугал вас. Расслабьтесь, успокойтесь, я всего лишь увлеченный человек!
Его кабинет был светлым и каким-то живым, если так можно выразиться, как будто он годами впитывал в себя глубокие мысли своих многочисленных хозяев и отказывался их выпускать. На шкафу архива попыхивала колба-кофеварка. На письменном столе лежали пачки рукописей. Неровными штабелями прислонились к стенам диссертации и учебники. В любой точке мира кабинеты ученых похожи друг на друга. Кофеварка издала долгий свист, будто готовясь передать свою жизнь в руки Господа. Альдо Ломбарди снял колбу, налил кофе в белые пластиковые стаканчики мне и себе (Моник от кофе отказалась). Затем вернул колбу на место.
— Я рад, что вы приехали. Оба. Я знаю, что чересчур давил на вас, Бьорн. Но это важно. Вы поймете. Очень важно. — Он повернулся к Моник. Взгляд его подобрел. — Моник… — Он взял ее руки в свои, как это делает заботливый священник, общаясь со своими прихожанами, и повторил ее имя тихо, почти про себя. Потом отпустил руки и воскликнул: — Ну так как же? Как чувствует себя Дирк?
Моник кивнула, словно говорила: «Спасибо, хорошо», хотя это было явным преувеличением. Мне пришло в голову, что ни она, ни Дирк не хотели, чтобы люди знали, насколько серьезно он болен.
— Хорошо. Хорошо. — Когда он поворачивался ко мне, я заметил в его правом ухе слуховой аппарат. Н-да. Альбинос с плохим зрением. Немая. Тугоухий. Хорошенькая компания.
— Дирк и я, мы переписывались много лет, — объяснил Ломбарди. — Темы наших исследований часто пересекались.
Я механически подхватил:
— Он говорил.
— Дирк — прекрасный человек!
— Мне было очень приятно и полезно встретиться с ним.
— Может быть, он упомянул, что я принял кафедру Джованни Нобиле?
— Да.
— Это произошло много лет спустя после того, как Нобиле исчез. Кафедра долго пребывала без руководителя. Надеялись, видимо, что он вернется.
Внизу на улице завели грузовик. В коридоре громко заговорили студенты, словно усердные пророки захотели поделиться своими откровениями. Я пригубил кофе. «Такой вкус, — подумал я, — наверное, был бы у стен дома из просмоленных досок на горном пастбище в Ювдале, если бы я вздумал их лизать».
— К сожалению, я не был лично знаком с Джованни Нобиле, — продолжал Ломбарди. — Слишком большая разница в возрасте. Я был студентом, когда Нобиле здесь работал. Я слушал его лекции и собирался спросить его, не согласится ли он быть научным руководителем моей дипломной работы, которая отвечала на вопрос, какое влияние широко известное сочинение о ведьмах Malleus Maleficarum («Молот ведьм»)
[62]
оказало на понимание женской сексуальности в период 1500–1850 годов. Но, как вы знаете, мне не посчастливилось воспользоваться его советами. Джованни Нобиле исчез, а я попал к своенравному руководителю, у него пахло изо рта, и он проявлял нездоровый интерес к пухленьким студенточкам с первого курса. После исчезновения Нобиле инспектор допрашивал меня. В его кабинете нашли несколько моих писем. Но, конечно, я ничем не помог полиции.
Я с отвращением сделал еще один глоток кофе.
— С моей стороны было бы преувеличением утверждать, что нам не хватало Нобиле. Он был очень закрытым человеком, который держал все внутри себя. И после того отвратительного дела… если честно, многие предпочли забыть о нем. Знавшие Нобиле лично любили и уважали его. Но думаю, что многие студенты и коллеги — совершенно неосознанно — боялись его. Да, боялись! Очевидно, потому, что боялись тех демонов, которыми он — в профессиональном смысле — окружал себя. Сама сфера его интересов была неоднозначной. И даже больше — пугающей. В особенности в среде верующих католиков здесь, в Италии, в Риме, в собственном университете Ватикана.
