— Гуляешь? — спросил К. К.
— Так точно. А ты? Следишь за мной?
— Вовсе нет. Возвращаюсь из посольства. Они предложили подбросить меня домой. А я заметил тебя.
Я не стал распространяться о том, что для этого нужно было сделать большой крюк.
— Моник уехала.
— Я знаю. Дирк. Ему осталось недолго. Бедняга. Хочешь поехать со мной?
— А можно?
— Конечно нельзя.
Я сел рядом с ним. На меня напала какая-то вялость. По пути мы не сказали друг другу ни слова.
IV
МОНАХИ В КАМЕРАХ-ОДИНОЧКАХ
1
Десять монахов были помещены в камеры-одиночки ныне закрытой тюрьмы, которую К. К. разрешили использовать итальянские власти. Такие вещи у К. К. получались очень легко.
Движение по улице перед тюрьмой было перекрыто, она охранялась вооруженными карабинерами, а также транспортной и обыкновенной полицией. Военный вертолет барражировал над кварталом. Шофер, К. К. и я должны были показать паспорта и пропуск с печатью, чтобы нас пропустили дальше.
Во дворе в полной готовности находилась еще одна группа вооруженных солдат.
— Группа захвата, — сказал К. К. Словно это было самое обычное дело. — На случай, если кто-то попытается освободить наших пленников.
Коридор с облезлой штукатуркой просматривался через видеокамеры. Солнце светило через узкие прорези высоко под потолком. Коридор пропах мочой, гнилью и чистящими средствами.
Один из охранников отпер первую дверь, которая была помечена большой цифрой «1», написанной тушью на выкрашенном серой краской металле. Я тут же узнал молодого монаха с большим носом. Он сидел на нарах и был прикован к стене. С него сняли темный выходной костюм и одели в серую тюремную одежду.
Он поднял голову, когда мы вошли в камеру, но тут же отвернулся, когда увидел, кто мы. Я попробовал завести с ним разговор. Но он не смотрел на меня. Наконец и мы отказались от мысли вступить с ним в контакт и пошли к следующей камере.
Все повторилось.
Короткий взгляд. Ни единого слова.
Охранники без выражения отпирали одну дверь за другой. Чтобы дверь открылась, в каждый замок нужно было вставить и повернуть два толстых ключа.
Монахи не хотели говорить. У них не нашлось слов для того, кого они пытались убить.
2
В последней камере под номером «10» сидел мужчина с аристократической внешностью, который называл себя Примипилом. Он кивнул, когда К. К. и я вошли в его камеру. Как будто он нас ждал.
— Они обязаны молчать. — Акцент у него сейчас был заметнее, чем тогда. — Даже пытками вы не заставите их говорить.
— А если им выпустить кровь? — бесстыдно сказал я.
Он же был прикован к стене.
— Ничего не знаю об этом, — сказал К. К. Голос его звучал формально и без выражения, как будто он делал объявление для собравшихся членов жилищного кооператива. — Зато знаю, что вы будете выданы в одну из тех стран, где были совершены убийства. Такая вот юридическая головоломка. Три убийства в трех странах. Если все три страны потребуют вашей выдачи, определить, в какой из стран вас будут судить, поможет Суд Евросоюза. Очевидно, ваша группа будет осуждена за совершение целого ряда преднамеренных убийств. Но все это произойдет после того, как мы закончим нашу часть расследования. Вам предстоит отвечать за многое. Но вы успокойтесь. У нас более гуманные методы допроса. Мы не прольем ни капли вашей крови. У нас есть другие средства, которые заставляют людей говорить. Химические методы.
Мужчина, словно не слыша ни слова, поглаживал пальцами свою седую бороду. Запястья были ободраны. Длинные острые ногти острижены и спилены. Возможно, охрана опасалась, что он может использовать их как оружие. Что, в общем, было недалеко от истины.
— Что вы тут делаете? — спросил Примипил, обратившись ко мне. Тюремная одежда зашуршала, когда он пошевелился.
— Вы хотели убить меня. Мне кажется, что у меня есть право узнать почему.
— Я думал, вы знаете почему.
— Я понимаю, что вы хотите захватить манускрипт. Но я не понимаю, почему человеческая жизнь стоит так мало.
— Мы, люди, живем по милости богов.
— Вы — монахи. Не боги. Не ваше дело решать, кто должен жить, а кто умереть.
— Мы — средство в руках богов.
— С неограниченными полномочиями?
— Вы нас осуждаете, потому что ничего не знаете. Когда мы умрем, мы вернемся назад в Костхул — универсальную общность, которая всегда была и всегда будет. Жизнь здесь, на Земле, — только незначительная вспышка в этой вечности.
— И эта вера дает вам право убивать?
— Что значит жизнь? Жизнь коротка. Костхул вечен.
— Кто это говорит? Бог?
— Никто не знает Бога. Ни иудеи. Ни христиане. Ни мусульмане. Ни мы. Бог слишком велик, чтобы Его можно было понять. Мы, люди, не можем понять Божественного. Даже пророки и священники его не понимают. Но когда мы воссоединимся в Костхуле с богами, каждый из нас сможет господствовать над всеми мирами на небесах. Harga-me-giddo-dom должен освободить нас от оков земной жизни. Только после того, как Судный день уничтожит созданное, мы все сольемся. С темнотой. Со светом. С Костхулом.
— Вы не в себе.
— Прочитайте наше Священное Писание!
— Какое Писание?
Он замолчал. Демонстративно.
Я задал ему еще несколько вопросов, но, казалось, кто-то — может быть, Люцифер, может быть, разум — отключил его. Бесполезно. Взгляд его был направлен туда, где не было ни К. К., ни меня. На наше счастье.
Через несколько минут мы покинули камеру. Когда дверь закрывалась, он поймал мой взгляд и сказал:
— In nomine Magna Dei Nostri Satanas.
[124]
Закрывшаяся дверь оборвала концовку.
3
Мы вышли во двор и сели в автомобиль. У К. К. был задумчивый вид.
— Странно. Монах произнес слово, которое я недавно прочитал. Harga-me-giddo-dom.
— Звучит как Армагеддон. Это какое-то место? Место последней битвы между Богом и Сатаной?
— На холме Мегиддо в Израиле. Здесь, как предсказывает Библия, произойдет решающая битва между воскресшим Иисусом и Антихристом.
— Где ты прочитал это слово?
— Мы изучали многообещающий след, который Альдо Ломбарди нашел в одном из текстов папы Григория Двоеслова.
[125]
Он указывает на надпись на стене в римских катакомбах.
