– Во-первых, с чего ты взял, что непременно будет сын? А во-вторых, я и сама не хочу причинить боль моему ребенку. Да не спеши ты так, я не могу, я серьезно не могу!
– Какая же ты все-таки хилая, Викхен! Вот уже восемь месяцев я пытаюсь оздоровить тебя, укрепить твое слабое тело, подготовить его к родам, а результат почти нулевой. Такая чудесная погода сегодня, все цветет, благоухает, разнотравье какое, и даже на соснах и елях вон зеленые новые лапки, солнышко сияет, а ты все хныкаешь и ноешь!
– Боже мой, да ты у нас романтик, оказывается! – ехидно усмехнулась Вика. – Кто бы мог подумать – насильник и убийца восторгается майской природой!
– Я не насильник и не убийца, – катнул желваки немец. – Я не получаю удовольствия от этих действий, я прибегаю к подобным методам только в случае необходимости. Если бы ты повела себя иначе, если бы смогла понять и поддержать меня, вместо боли ты получила бы удовольствие. И вскоре вернулась бы в Германию в качестве фрау фон Клотц. Но увы – ты сделала то, что сделала. И теперь я не могу тебе верить, хотя последние месяцы ты ведешь себя почти безукоризненно.
– И что, ты действительно оставишь меня здесь, на потеху своим подельникам? – прошептала Вика, старательно трепеща губами и умоляюще глядя на фон Клотца. – И увезешь нашего ребенка?! И найдешь ему другую мать?!
Так, теперь судорожный, прерывистый всхлип надо на-гора выдать. И пожалостливее.
– Оставлю, – сухо процедил немец, отвернувшись. – Пока оставлю.
– Пока? – с надеждой переспросила Вика. – Значит…
– Посмотрим. На твое отношение к ребенку посмотрим. Я помню, как ты желала ему смерти.
– Это сначала, а теперь…
– Да, теперь ты вроде изменилась. Но это может быть игрой. А вот когда дитя появится на свет, эмоции выдадут твои истинные намерения. Так, ты опять остановилась! У нас по графику еще пять минут прогулки. Идем!
– Н-не могу. Мне плохо.
– Вика, хватит! Не настолько же плохо, чтобы не пройти каких-то сто метров! Вика! Вика? Что… что случилось?
На этот раз изображать недомогание не пришлось – поясницу свело приступом боли. Затем тянущая боль переместилась на низ живота. Но ненадолго, почти сразу прошло.
Только сейчас Вика заметила, что с силой вцепилась в руку своего спутника, до побеления ногтей на пальцах.
– Что случилось? – встревоженно повторил вопрос фон Клотц.
– Да так, поясницу прихватило, ничего страшного, уже прошло. Я же говорила, что устала, а ты не верил.
– Ну ладно, пойдем в дом.
Он развернулся и медленно повел девушку по огибающей дом дорожке в сторону крыльца.
Весной ожил и расцвел не только лес вокруг, участок внутри ограды тоже принарядился. Нежно-зеленая трава сменила грязный затоптанный снег, голые кусты и деревья укутались свежей яркой листвой, а еще на участке обнаружились два куста сирени и три яблоньки, в мае превратившиеся в невест.
В общем, все цвело и пахло. Но когда видишь всю эту красотень изо дня в день и ничего больше, то никакие яблони и сирень уже не радуют.
Особенно в такой компании.
Особенно когда… снова тянет поясницу, причем сильнее, чем в первый раз.
– Ох! – не удержалась от стона Вика, буквально повиснув на руке фон Клотца.
– Что такое?
– Опять… опять поясницу тянет!
– А живот болит?
– Да, словно судороги внизу живота!
– Неужели началось? – нахмурился немец, обеспокоенно ощупывая живот девушки. – Да, твердый он какой-то. Но ведь до установленного врачом срока еще неделя!
– А-а-а!
– О, майн готт! – фон Клотц едва успел подхватить грузно осевшую на землю спутницу, поднял ее на руки и заорал: – Прохор! Васька! Где вы, черт бы вас побрал!
– Тут я, – выбежал из гаража Василий. – С джипом вожусь. А Прошка с утра в лес пошел, зайца какого подстрелить хочет или глухаря. Свежего мясца на обед захотелось. А че такое-то?
– Роды начались, вот че!
– Ой, е… И че теперь? Дохтора ведь нет, вы за ним через три дня только ехать собирались!
– Выкатывай джип из гаража и марш за ним!
– За кем?
– За доктором, кретин! Быстро!
– Так тут эта… – опасливо съежился рыжий. – Заминочка небольшая.
– Какая еще заминочка? – обернулся уже стоявший в дверях немец.
– Так колесо у джипа того…
– Что-о-о?
– В смысле – снято. Я шину латал. Надо бы новую, а то по лесной дороге они долго не выдерживают и…
– Заткнись! Быстро ставь колесо на место и пулей в город! Чтобы через два часа доктор был здесь!
– А если его на месте не окажется?
– Окажется, я ему сейчас позвоню. Пошел!
– Да, босс!
– А-а-а-а!
Не то чтобы Вика стремилась привлечь к себе внимание, вмешиваясь в оживленный диалог мужчин, она вообще не слышала, о чем они там орут.
Для нее сейчас не существовало ничего, кроме сотрясающих тело болезненных судорог, которые шли волнами.
И волны эти накатывались все чаще, и боль становилась все сильнее.
И скоро уже не было ничего, кроме изматывающей боли.
И хотелось только одного – чтобы она, боль, побыстрее закончилась. Чтобы все наконец побыстрее закончилось.
Потому что нет больше сил, мама, мамочка-а-а-а!
Где-то на периферии сознания мелькала бледная до синевы физиономия фон Клотца, потом появился еще один персонаж – кажется, тот самый доктор, что раз в три месяца приезжал на их выселки осматривать будущую мать.
Он что-то говорил Вике, но что – разобрать она не могла.
«Мама-а-а-а!»
Она уже почти утонула в океане боли и напряжения, когда вдруг все кончилось.
И откуда-то издалека, из другой вселенной послышалось слабое кряхтенье, потом – шлепок, после которого раздался громкий возмущенный плач.
А затем послышался самодовольный голос фон Клотца:
– Мальчик. Я же говорил – будет мальчик. Сын!
– Да, крепкий парень получился, – заговорил доктор. – Богатырь – почти пять килограммов, и рост… так, сейчас замерим – ого, шестьдесят сантиметров! И как только ваша жена смогла такого выносить, она ведь у вас вон какая хрупкая! Но молодец, умница, сама родила, обошлось без кесарева сечения.
– Красивый мальчик, правда?
– Да, на удивление. Обычно новорожденные довольно страшненькие, красно-фиолетовые, а этот беленький, прямо ангелочек.
– На меня похож!
– Одно лицо! И даже волосики белые, и глазки… Гм…
