— Он может не знать имени, под которым я жил в Рендоре,
но он не может не знать тебя, Матушка. Это наш очень старый пароль. Пандионцы
уже много лет используют его.
— Я, конечно, очень польщена, — сказала
она, — но почему никто не сказал об этом мне?
Спархок удивленно посмотрел на нее.
— А мы думали, что ты знаешь…
Примерно через четверть часа мрачный худой человек в
полосатом халате и сопровождавший его Ульсим вошли в шатер. На этот раз на лице
Ульсима застыла раболепная улыбка, выпуклые глаза беспокойно бегали.
— Это тот самый человек, о котором я говорил,
почтеннейший господин Меррелик, — пролебезил он.
— А, Махкра! — сказал худой человек, подходя ближе
и пожимая руку Спархоку. — Рад видеть тебя снова. В чем здесь дело?
— Небольшое недоразумение, Меррелик, — ответил
Спархок, легко поклонившись своему брату-пандионцу.
— Ну теперь, я думаю, все в порядке. — Перрейн
повернулся к любимому ученику, — не так, ли, Ульсим?
— К… конечно, почтенный господин мой, — запинаясь
произнес побледневший бородач.
— Как посмел ты задержать моих друзей? — вкрадчиво
спросил Перрейн.
— Я… я лишь преданный… слуга Святого Эрашама, и пытаюсь
защитить его…
— Неужто? А он просил тебя об этом?
— Нет, то есть да, то есть не то, чтобы меня, но… —
Ульсим сник.
— Тебе известно, что думает Эрашам о тех, кто действует
без его на то воли? Многие из них потеряли свои головы.
Ульсим затрясся.
— Ну, я думаю, он простит тебя, если я расскажу об этом
случае. Ведь ты же его любимейший ученик… Что-нибудь еще, Ульсим?
Побелевший от страха Ульсим затряс головой.
— Тогда мы с моими друзьями пойдем, — сказал
Перрейн и повел их прочь из шатра.
Пока они ехали через палаточный лагерь, раскинувшийся вокруг
Дабоура, Перрейн со знанием дела рассуждал о том, как плохо теперь обстоят дела
с торговлей скотом. А между хаотично раскиданных шатров носились ватаги грязных
голых детей, и худые скучающие собаки поднимались из тени каждого шатра, чтобы,
лениво полаяв на проезжающих, снова свалиться в прохладный песок в тени.
Наконец они подъехали к дому Перрейна. Он стоял на
расчищенном участке земли за палаточным лагерем и представлял собою кубическое
глыбообразное строение.
— Прошу, почтите мой дом, — воскликнул
Перрейн, — и расскажите мне поподробнее об этом пастухе.
Они вошли. Внутри было сумрачно и прохладно, весь дом
представлял собой единственную комнату. С одной стороны были неприхотливые
кухонные принадлежности, с другой стороны — кровать. Несколько больших кувшинов
из ноздреватой глины висели на потолочных балках, сочась мелкими капельками
влаги, которая падая собиралась в лужи на каменном полу. Посреди комнаты стоял
стол и две скамьи.
— Здесь не слишком роскошно, — извинился Перрейн.
Спархок бросил многозначительный взгляд на окно в
противоположной стене дома, которое показалось ему не совсем прикрытым.
— Здесь можно говорить спокойно? — тихо спросил
он.
Перрейн рассмеялся.
— Конечно, Спархок. Я сам посадил терновый куст под
этим окном, и собственноручно его поливаю. Ты будешь поражен, когда увидишь,
каким здоровенным он вымахал и какие длинные у него шипы. А ты прекрасно
выглядишь, мой друг. Ведь мы не виделись еще с послушнических времен. —
Перрейн говорил с легким акцентом — в отличие от большинства пандионцев он не
был эленийцем, а пришел откуда-то из срединной Эозии. Спархоку он всегда
нравился.
— Похоже, ты научился здесь говорить, Перрейн, —
сказала Сефрения, — а раньше всегда был таким молчуном.
Перрейн улыбнулся.
— Это из-за моего выговора, Матушка. Я не хотел, чтобы
надо мной смеялись. — Он взял обе ее руки и поцеловал их ладони, потом
испросил благословения.
— А Кьюрика ты помнишь? — спросил Спархок, когда
Сефрения благословила Перрейна.
— Конечно, — ответил тот. — Он же обучал меня
обращаться с копьем. Здравствуй Кьюрик. Как Эслада?
— Чудесно, сэр Перрейн. Я расскажу ей, что вы ее
помните. Вы не объясните, что все это означало, я имею в виду этого индюка
Ульсима.
— Он один из подхалимов, которые называют себя слугами
Эрашама.
— Он и правда любимый ученик?
Перрейн презрительно фыркнул.
— Я сомневаюсь, что Эрашам хотя бы подозревает о его
существовании, а тем более знает его имя. Ибо бывают дни, когда он и
собственного вспомнить не может. Да тут куча таких Ульсимов, любимых учеников,
которые бродят, мешая жить честным людям. Скорее всего наш пучеглазый друг уже
где-нибудь в пустыне, миль за пять, да еще скачет во весь опор. Эрашам строг с
теми, кто преступает ту маленькую власть, которую он даровал им. Давайте
присядем.
— Но как тебе удалось добиться здесь такого влияния,
Перрейн? — спросила Сефрения. — Ульсим так перепугался, будто ты по
меньшей мере король.
— Это вовсе не трудно. Мое влияние зиждется на
гастрономии. У Эрашама после долгих лет подвижничества осталось только два зуба,
а я каждую неделю посылаю ему изрядный кусок нежнейшей молочной телятины, как
знак молчаливого почтения. А старики — они ведь заботятся о своем желудке, и
Эрашам испытывает ко мне особую благодарность за это. А люди вокруг него не
слепые, они считают меня любимцем Эрашама. Ну а теперь, может быть, вы
расскажите, что привело вас в Дабоур?
— Нам необходимо поговорить здесь с одним человеком, и
не привлекая к этому постороннего внимания, — ответил Спархок.
— Мой дом в вашем распоряжении, уж извините, такой,
какой есть, — усмехнулся Перрейн. — А что это за человек?
— Медик по имени Тэньин, — сказала Сефрения,
приподнимая покрывало с лица.
Перрейн внимательно посмотрел на нее.
— Ты и правда выглядишь нездоровой, Сефрения, но
неужели не нашлось врача в Джирохе?
Сефрения улыбнулась.
— Это не для меня, Перрейн. Это совсем для другого
дела. Так ты знаешь этого Тэньина?
— Каждый в Дабоуре знает его. Он снимает комнаты за
аптекарской лавкой на Главной площади. Ходят слухи, что он занимается магией, и
теперь здешние фанатики пытаются поймать его за этим.
