Автор выражает искреннюю признательность за помощь в
написании романа сотрудникам горнолыжного комплекса «Золотая долина» (г.
Санкт-Петербург).
* * *
… Он будет лучшим в коллекции, этот трофей.
Этот легкомысленный жеребец, конь с яйцами, поклонник фирмы
«Саломон» <"Саломон" — один из крупнейших производителей лыжного
снаряжения.>, любитель армрестлинга, баночного пива и натуральных блондинок.
Блондинок всего пятеро — двое замужем, одна разведена, одна залечивает ранний
климакс и полуслепые глаза подобием фристайла. Кажется, такие неприятности со
зрением называются астигматизмом… Еще одна, преподавательница философии
какого-то московского института, послала его подальше вместе с баночным пивом.
Нужно отдать ему должное, он никого не пропустил за ту неделю, что
околачивается в «Розе ветров», подонок. А с двумя даже умудрился переспать, с
разведенкой и астигматичкой, — они сами на это нарывались, так что
доблесть невелика.
Теперь эти две самки ненавидят друг друга.
А он мертв.
О том, как он умер, никто никогда не узнает.
И тело его не найдут, ничего не поделаешь, две лавины прошли
одна за другой. В коротком промежутке между ними я успел спасти его. Спасти,
чтобы убить Он не ожидал. Он не ожидал, что моя лыжная палка, переделанная под
нож, окажется так остро заточенной. И что она войдет ему под лопатку, не
встретив никакого сопротивления Перед смертью он назвал мне свое имя. Кирилл.
Астигматичка называла его Кирой. Разведенка — Лариком. Я тоже представился. Он
обещал мне пиво и армрестлинг, как только мы доберемся до «Розы ветров». Мы
спустились по склону: сначала он на своем сноуборде, затем я. Я взял влево,
хотя «Роза ветров» находится правее. Он не обратил на это внимания: новички не
ориентируются на местности, а он был новичком, это ясно. «Обязательно приеду
сюда на следующий год» — это были его последние слова. Последние перед тем, как
моя лыжная палка вошла ему под лопатку, не встречая никакого сопротивления.
…Я давно за ним охотился. Он будет лучшим в коллекции, этот
трофей, хотя с ним и придется повозиться.
Хорошо посаженная голова, разворот ключиц, грудная клетка,
аккуратные ягодицы — все это выше всяких похвал. Единственное, что раздражает
меня, — это удивление, застывшее на его холеном лице. Удивление — и больше
ничего. Почему все они безмерно удивляются, когда смерть застает их врасплох,
почему на это так живо реагируют их носогубные складки и глазные яблоки?..
Только с одним трофеем мне повезло — горе-альпинист, отбившийся от группы во
время восхождения по южному склону и похороненный лавиной. Он умирал несколько
часов, хотя для смерти хватило бы и пятнадцати минут; несколько часов мучений
только потому, что ему удалось создать воздушный мешок — он методично бился
каской о прессованный снег.
Но это только продлило агонию. И придало его лицу то
выражение, которое я тщетно хочу придать лицам всех своих трофеев, —
выражение неизбывного, нечеловеческого, всепоглощающего ужаса.
Ужас.
Ужас — вот визитная карточка моей коллекции.
Ужас, заключенный в ледяную корку. Ужас как композиционный
центр всей скульптурной группы. Шесть фигур, если не считать горе-альпиниста и
любителя фристайла Кирилла. Сними будет семь, число слишком неудобное для
Страшного суда.
Нужен кто-то еще, лучше, чтобы это была женщина, еще одна,
кроме той, что у меня уже есть. Нони-астигматичку, ни разведенку я видеть не
хочу. И остальных натуральных блондинок тоже, их волосы не так хороши для льда.
Ни одной подходящей фактуры за сезон, есть от чего прийти в отчаяние.
Но я не приду в отчаяние. Я терпелив. Я гораздо более
терпелив, чем эти чертовы горы.
Я буду ждать нужную мне женщину. Я буду ждать
одну-единственную деталь, которая поможет мне закончить композицию. Последний
штрих, финальный аккорд.
Она займет свое место на ледяном пьедестале, и это будет
достойное место. Жаль, что никто и никогда не оценит этого.
Никто, кроме сводов пещеры, которая свято хранит мою тайну,
мой маленький музей фигур изо льда. А ведь он вполне мог бы стать
достопримечательностью «Розы ветров», и школьники приезжали бы сюда на
экскурсию во время зимних каникул…
Нет, школьники — это чересчур хлопотно. Фантики от конфет,
жвачка, приклеенная к стенам, банки из-под кока-колы, использованные
презервативы, — школьники остаются ублюдками всегда и везде, никакого
почтения к высокому искусству.
А это и есть высокое искусство.
Четверых из семи моих трофеев, моих милых натурщиков, убили
горы. Троих — я сам.
А это и есть высокое искусство.
Любвеобильного подонка Кирилла хватятся только к вечеру.
Нужно успеть вернуться в «Розу ветров», чтобы принять
участие в его поисках. Я буду последним, кто откажется от них.
Спасатели всегда надеются на лучшее, хотя прекрасно
информированы о худшем…
К тому же нужно еще покормить собак. Как же я мог забыть о
собаках?..
Часть I
Знатные семьи всегда преследует злой рок.
Юдзан Дайдодзи. «Будосесинсю»
"Жила-была девочка, которая ненавидела самолеты… Она
ненавидела их больше, чем рыбий жир и гольфы с помпонами. И даже больше, чем
костюм Снежинки на новогоднем утреннике. Ее почему-то всегда наряжали
Снежинкой, а ей хотелось быть Королевой-домино… Черная клетка — белая клетка. И
кружевное жабо вокруг шеи . Быть может, если бы она привыкла к самолетам, ее
шея не была бы такой тонкой.
А потом девочка выросла, окончила Московский государственный
университет (филфак, последнее прибежище дур из зажиточных семей), и ее
абстрактная ненависть к самолетам стала конкретной. Она терпеть не могла всю
историю fucking mother (извините за ненормативный английский) авиации — от
невинной этажерки братьев Райт до последней модели «Боинга». В пакет ненависти
входили также: табло «Не курить! Пристегнуть ремни!», авиакомпании «САС» и
«Люфтганза», минеральная вода в пластмассовых стаканчиках, мятные карамельки
«Полет» и…
И воздушные ямы.
Воздушные ямы, капкан для любого здравомыслящего человека.
Сейчас нашу девочку вырвет, интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь
принести бумажный пакет, прежде чем случится несчастье?.."
— Интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь
принести бумажный пакет? — спросила Ольга слабым голосом.
— Я, кажется, даже знаю, как зовут эту сволочь, кара
<Саrа — дорогая (итал.).>. — Даже сейчас он не упустил возможности
поцеловать ее.
Спустя два с половиной года супружеской жизни. Милый, милый,
бесконечно милый Марк, как же ей повезло с ним!
Ну, кто еще называл бы ее «кара», разве что какой-нибудь
сицилианский мафиози средней руки, вариант крестного отца для бедных… «Кара» —
память о медовом месяце в Венеции, туда они тоже летели самолетом.
