С затемненными стеклами.
— Вчера вы были в очках? У вас плохое зрение?
— Нет, — Ольга беспомощно посмотрела на
мужа. — Со зрением у меня все в порядке.
— Моя жена действительно уже какое-то время носит очки.
Это от снега, она посадила себе глаза, когда была на спуске, — волнуясь,
объяснил Марк. — Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного?
— Вчера вечером вы тоже были в очках?
— Какое это имеет значение? — снова вклинился
Марк.
— Вы были в очках?
— Да, — едва слышно произнесла Ольга.
— А сегодня?
— Я забыла… И Марк не напомнил мне. Но все равно, глаза
больше не болят…
— Понятно. Ну что ж, спасибо, Сергей Алексеевич. Вы
можете быть свободны.
Серый покинул помещение. Когда он аккуратно прикрыл за собой
дверь, в комнате воцарилась тишина.
— Может быть, пригласить людей, которые видели вас
ночью, примерно в это же время?
— Ненужно…
— Значит, вы признаете, что посетили гостиницу ночью?
— Я… Я не помню этого. — Она спрятала лицо в
коленях и зарыдала. — Не помню, не помню, не помню…
— Прекратите! — крикнул Марк.
Ну вот, теперь можно и прекратить. Она не помнит — полная
калька с ситуации с Запесоцкой. Не помнит, не ведает, что творит. Бедняжка.
— А что вы помните?
— Я вернулась домой… После ссоры с отцом. Я вернулась в
коттедж и легла спать. У меня болела голова. Страшно болела. Она и сейчас
болит. Я не могла там быть… Я не помню, не помню…
Ольга была окружена людьми, но сейчас вокруг нее как будто
бы возникло пустое безвоздушное пространство. Мертвая зона.
Звягинцев загремел ящиком стола и спустя секунду достал
оттуда вещественное доказательство.
Охотничий нож Нгаи, еще вчера принадлежавший покойному
Шмаринову.
Орудие убийства.
Звягинцев положил окровавленный нож перед собой. Ольга
смотрела на него не отрываясь.
— Вам знаком этот предмет?
— Нож?
— Да, нож.
— Да, это папин нож. Из его коллекции. Нож Нгаи. Он его
очень любит. Он часто возит его с собой. Я не знаю, зачем он привез его сюда. Я
не знаю…
— Этим ножом сегодня ночью был убит ваш отец.
И тогда она не выдержала. Она упала на пол и уткнулась
руками в пол. Дальше произошло совсем уж непредвиденное: ее стошнило.
— Уберите его, уберите, слышите! — заорал Марк,
пытаясь собой заслонить Ольгу от стола. — Убери его немедленно, сволочь!
Звягинцев и сам порядком струхнул. С ножом он, пожалуй,
переборщил, но кто знал, что у девушки окажутся такие хрупкие нервы? Он сунул
нож обратно в ящик стола, совершенно не зная, что будет делать дальше. Ольга
по-прежнему сидела на полу, и плечи ее сотрясались от рыданий, а горло
перехватил спазм.
— Ты мне за это ответишь, сволочь! — крикнул
Марк. — Ты мне за это ответишь! Я тебя сгною!!! Я тебя сам порешу.
Марк кричал так сильно, что у Звягинцева заложило уши.
— Нет, — вдруг очень тихо сказала Ольга. —
Нет. Не надо, Марк. Ты знаешь правду, Марк! Не надо, прошу тебя…
— Кара!
— Не надо. Все кончено, Марк. Все кончено.
Она в упор посмотрела на Звягинцева. Если бы глаза могли
убивать, Пал Палыч свалился бы бездыханным. В самой глубине ее зрачков
притаилась такая страшная, такая холодная пустота, что Звягинцев сам едва не
потерял сознание.
— Не надо, Марк. Все кончено. Я хотела убить, и я
убила.
— Что ты говоришь, кара…
— Я убила своего отца. Я не помню, как я это сделала. Я
говорила ему… Тогда, в баре… Когда еще помнила все, когда еще была собой… Он
готов был предать нас всех из-за нее…
Я была несправедлива… Я хотела извиниться… Но бороться с
этой яростью в себе — пока я могу, я борюсь… Я не помню, как я это сделала… Но
я убила его.
— Кара!
— Не нужно, Марк, ты тоже знаешь правду… Ты милый.
Ты хотел скрыть. Ты сказал мне утром, когда мы увидели эту
кровь. Ты сказал: «У тебя было кровотечение из носа». Кровь из носа — как мило,
как невинно, правда? Но это была не моя кровь. Это была кровь моего отца. Я
становлюсь похожей на маму, которую всегда боялась… Но еще больше я боялась,
что это случится со мной. И это случилось. Марк, ты не можешь любить меня. Ты
не можешь больше оставаться со мной…
Все кончено… Пока еще я кое-что помню. Я помню — и нашу
Венецию тоже. Но тогда, когда ты нашел меня в снегу, когда я избила эту
женщину, — я ничего не помнила… Теперь это будет всегда, Марк, милый… И
эти промежутки беспамятства — они будут все длиннее. И превратятся в одну
сплошную полосу. И там больше не будет меня. Там будет совсем другое существо,
которое нужно будет сажать на цепь и надевать на него смирительную рубашку…
Обещай, что ты никогда ко мне не придешь…
— Я не могу, кара…
— Обещай мне, Марк.
— Нет.
— Как хочешь. Мне уже будет все равно… Я убила его.
Оцепеневший Звягинцев не отрываясь смотрел ей в лицо — на
его глазах оно старилось и превращалось в лицо старухи: никогда в жизни он не
видел такой страшной метаморфозы.
— Простите, Звягинцев… Вас зовут Пал Палыч?
— Да, — Звягинцев вздрогнул.
— У нас в коттедже… В моем чемодане, на самом дне…
Там лежит комбинезон, в котором я была сегодня ночью.
Марк спрятал его туда, чтобы потом выбросить… Или зарыть.
Или сжечь. Или уничтожить. Чтобы он никогда не напоминал
мне… Комбинезон тоже в крови. Это папина кровь. И на моих руках тоже была папина
кровь. Она и сейчас на руках.
Возьмите комбинезон. Пал Палыч… Это еще одно вещественное
доказательство. Вам же нужны вещественные доказательства?
Звягинцев молчал, сердце его разрывалось от тоски.
Марк… Я люблю тебя, Марк. Я люблю тебя. Но все кон* * *
Действительно, все было кончено.
Они на некоторое время оставили Ольгу в комнате номер
тринадцать. Она сама попросила оставить ее там. Признания Ольги сломали Марка.
Еще вчера преуспевающий и холеный, он потерял весь свой лоск, он был раздавлен
происшедшим.
Звягинцеву не хотелось добивать его.
— Я понимаю ваше состояние, Марк.
— Нет, вы не понимаете…
— Мне бы хотелось помочь — и вам, и ей.
— Поздно.
