— У тебя разыгралось воображение.
— Если бы!
— Впрочем, так и должно быть. — Он улыбнулся и
осторожно коснулся губами ссадины на руке Ольги. — У переводчиков с
испанского должно быть отменное воображение, ты не находишь?
Кажется, Марку удалось разрядить обстановку: Ольга
улыбнулась, чуть застенчиво, — именно эту улыбку он любил в своей жене
больше всего.
— Ты чертовски хороша, — прошептал Марк. —
Пойдем домой. И закажем чего-нибудь выпить. Кофе, да?
— И немного коньяку. — Ольга полностью оправилась,
недавние страхи показались ей смешными, но оставаться здесь все равно не
хотелось.
— Хорошо. Немного коньяку и немного любви. Если ты,
конечно, не возражаешь.
— Как я могу возражать, милый?..
…До чего же она хороша.
Женщина, которую я ждал. Я ждал именно ее, и она приехала.
Теперь моя коллекция будет полной.
Мне не терпится увидеть выражение ужаса на этом личике. Ужас
так идет молодым женщинам, он делает их губы неотразимо-готовыми к последнему
поцелую. Он заставляет блестеть глаза. Закованная в лед, она будет еще более
прекрасна, чем в жизни. Нужно только выбрать подходящий момент, разлучить ее со
спутниками: все должно выглядеть естественным. Она не должна бояться меня.
Никто не должен бояться художника, хотя бы потому, что только художник способен
подарить бессмертие.
Разве не об этом все мечтают ?
Она, наверное, тоже мечтает об этом.
Проклятая астигматичка не дает мне покоя. Она не может
смириться с потерей своего драгоценного Кирилла. Иногда меня так и подмывает
показать ей, во что он превратился. Может быть, ей понравится. Может быть, она
захочет остаться с ним. Это не входит в мои планы, но все же…
Она должна уехать. Почти слепые видят то, чего не могут
разглядеть все остальные. Это беспокоит меня. Она бесполезная свидетельница, но
все же свидетельница. Это плохо. К тому же дурак Вася обнаружил то, чего не
должен был обнаружить.
И это тоже плохо. Две оплошности подряд — нужно быть осторожнее.
Пока мне удалось справиться с ситуацией. Для этого достаточно было
воспользоваться его «Ундервудом». «Ундервуд» придумает новый финал его жизни. А
настоящий уже не будет никого интересовать. Когда я заговорил с ним, несчастный
Василий даже не знал, чем закончится наш разговор. Настрочить столько
детективов и не знать, чем обычно заканчивается разговор с убийцей, —
непростительная ошибка с его стороны.
А за ошибки всегда нужно платить.
Он был плохим писателем, но теперь уже никто не узнает об
этом. Я читал все его рукописи: даже я написал бы лучше.
Он плохой писатель, а я хороший скульптор. Мне даже не нужно
ни у кого искать подтверждение этому. А те, кто все-таки может подтвердить,
давно мертвы. Если бы я мог знать, что они чувствуют, находясь подо льдом!..
Если бы я мог знать, что чувствовал Кирилл, когда я подбривал его закостеневшие
скулы этим пижонским «Жиллеттом» из его несессера. И аккуратно смачивал этим
пижонским одеколоном «Кензо» его виски. Идея взять несессер, может быть, не
самая лучшая. Но бороться с искушениями бесполезно, я понял это много лет назад
и теперь живу в полной гармонии с самим собой. Пропажу несессера никто не стал
афишировать, здесь я оказался прав.
Я слишком хорошо знаю людей, которые здесь работают. Они мне
доверяют, некоторые даже считают меня хорошим парнем вообще и своим приятелем в
частности. Так и должно быть, я еще никого не разочаровал. Я не люблю
разочаровывать.
Но сейчас лучше думать о женщине, которая приехала.
О моей женщине. Я сразу же понял, что это она: с нежным
профилем, с почти идеальной линией подбородка. Что еще нужно художнику?
Приручить модель, только и всего. И в нужный момент отсечь лишнее: тех людей,
которые ее окружают. Они будут так же стенать по поводу ее исчезновения, как и
проклятая астигматичка по поводу своего Кирилла. Но это уже ничего не изменит.
Никогда еще я не был так близок к успеху.
Никогда…
Впервые за последние два дня адская боль в пояснице
отступила.
Она отступила как обычно: в час быка, в преддверии утра.
Боль уползла змеей в недра измордованного собачьей жизнью
организма: там ее логово, там она будет поджидать самого неподходящего времени,
чтобы опять наброситься и не отпускать.
Пал Палыч Звягинцев кряхтя поднялся с кровати и направился к
столу, уставленному пустыми бутылками из-под водки и пивными банками. Методично
перетряс их, сливая в немытый стакан последние капли. Набралось немного, даже
меньше четверти стакана. Но этого вполне хватит, чтобы помянуть недобрым словом
радикулит и достойно встретить новый день.
Звягинцев подошел к шифоньеру, раскрыл его и с опаской
заглянул в утробу прибитого к дверце зеркала.
«Небритая опухшая рожа с двумя трясущимися подбородками,
бульдожьи щеки, щетина, как у кабана, свиные глазки с навеки поселившейся в них
краснотой — ничего не скажешь, скромный филиал зооуголка средней школы».
С трудом удержавшись, чтобы не плюнуть в собственную
физиономию, Звягинцев перевел взгляд на висящую на плечиках одежду. Ни в одну
из шмоток он уже не влезал, но расстаться с ними было невозможно: они
напоминали ему о совершенно другой жизни, в которой он не носил на своем горбу
лишних пятьдесят кэгэ; в этой жизни не было гор и такого ослепительно белого
снега: только благословенная бурая жижа под ногами.
Всю свою жизнь Пал Палыч прожил в Питере, на Васильевском
острове, под завязку набитом «новыми русскими» и бомжами. Каждый день он
исправно ходил на работу в свое родное отделение милиции (угол Малого проспекта
и Восьмой линии), исправно посещал по субботам баню, исправно пил там водку и
так же исправно возвращался домой.
Жена уже поджидала его со скалкой и исправно охаживала ею
Пал Палыча. После этого кроткий Звягинцев отправлялся спать. К пятидесяти годам
он дослужился всего лишь до капитана. Карьере помешало пьянство и некая леность
мысли, следствием чего были дела, которые в основном поручались Звягинцеву:
семейный мордобой с нанесением тяжких телесных, коммунальные склоки, кражи
белья и мелкое хулиганство.
Впрочем, сам Звягинцев был доволен ни шатко ни валко
катящейся службой: на ней можно было без всякого ущерба для здоровья дотянуть
до пенсии, а там…
Но все развалилось в один момент.
Погиб Володя.
Володя, его единственный сын, свет в окошке, отцова
гордость. Студент университета, тайком от родителей пишущий смешные сказки для
детей. Этими сказками даже заинтересовалось одно питерское издательство. Оно
даже выпустило тоненькую Володину книжку с уморительными картинками —
«Колыбельная для ежика».
