— Я не знаю. Я правда не знаю.
— Я впервые в жизни не помню, что со мной произошло.
Ты веришь мне?
— Конечно.
— Но сейчас я — это я. Я могу рассказать тебе про нашу
Венецию — со всеми подробностями. Про то, как ты перенес в прошлом году грипп
на ногах. И я страшно боялась осложнений. И кормила тебя медом с орехами, и
только потом узнала, что это скорее для потенции, чем от гриппа… Я — это я…
Ты веришь мне?
— Конечно, — снова осторожно повторил он.
— Иди сюда… Я хочу… Я хочу сейчас быть с тобой… Я хочу
любить тебя. — Господи, зачем она это говорит? Ее слова пугают Марка, на
его лице не осталось ни одной морщины, так бывает тогда, когда он внутренне
напряжен…
Зачем она говорит все это?
— Я хочу любить тебя…
— Думаю, сейчас не совсем подходящее время,
кара. — Никогда еще он не был так равнодушен к ней.
Ольга сжала кулаки.
— А подходящего теперь уже не будет, Марк.
— Ну о чем ты говоришь?
— Ты сдашь меня в психушку, и меня будут колоть
аминазином! Будут заворачивать в мокрые простыни и надевать смирительную
рубашку.
— Ну, зачем ты так, кара… Есть гораздо более щадящие
варианты.
«Вот он и прокололся, мой обожаемый муж, мой отменный
любовник с семью пядями во лбу…»
— Щадящие варианты? Ты уже думаешь о щадящих вариантах?
— Кара! Постарайся взять себя в руки.
— Ты разговариваешь с сумасшедшей, Марк! Как можно
взывать к безумцам? А какие могут быть сделки с сумасшедшими? — Она
истерически рассмеялась.
— Не нагнетай, пожалуйста!
— Не смей на меня орать!
Это было несправедливо — Марк разговаривал с ней самым обычным
голосом, даже чересчур обычным. Он сидел в кресле, такой чужой и такой
недосягаемо далекий. И такой прекрасный в своем душевном здоровье.
— Прости меня, Марк… Я сама не знаю, что говорю… — Она
протянула к нему руки, и Марк сдался, он снова стал тем, кого она любила…
Уткнувшись ему в плечо, Ольга долго и сладко плакала.
— Увези меня отсюда, Марк.
— Ну, конечно… Будь проклято это место… Будь проклят я,
что потянул тебя сюда.
— Скажи… Скажи, что еще я совершила?
— Ты же все знаешь, кара. Зачем к этому возвращаться?
— Спасибо, что попытался меня выгородить. Хотя это
выглядело глупо… — Она снова всхлипнула. — Я не могу… Я не могу больше
здесь оставаться. Если я пробуду здесь еще день, то свихнусь окончательно. Ведь
в Москве все было хорошо, правда?
Ольга просительно заглянула в глаза мужу.
— Конечно, — Марк все-таки отвел глаза. — В
Москве все и будет хорошо. Если тебя успокоит, я заказал билеты на послезавтра.
Мы летим домой.
— Мы?
— Ну да. Ты и я. Инка остается. Ей понравился курорт.
— Вот как? Ты даже успел переговорить с ней? Еще до
того, как сказал об этом мне?
— Да. — Марк неожиданно смутился. — А что в
этом особенного? Ведь она все-таки член нашей семьи.
— Раньше ты предпочитал не вспоминать об этом.
— Я не понимаю. Ты в чем-то меня подозреваешь?
— А почему только послезавтра? — В ней вдруг
проснулась надежда: они уедут, и все будет по-прежнему, все забудется, как
страшный сон, как ее проклятый кошмар.
— Потому что раньше нет рейсов, кара. А торчать в
какой-нибудь занюханной городской гостинице и есть из одной тарелки с
тараканами бессмысленно, когда в нашем распоряжении такой прекрасный коттедж.
— Ты не бросишь меня?
— Конечно, нет…
— Знаешь что? Ты должен закрыть меня здесь, в четырех
стенах. И держать до самого отъезда. Чтобы я не натворила каких-нибудь
глупостей…
— Глупости ты творишь сейчас. Держать тебя под замком,
как тебе вообще могло такое в голову прийти?
— Может быть, так будет лучше?
— Лучше будет, если ты перестанешь об этом
думать. — Он приблизил к ней лицо, полное отчаяния и надежды. — Держись,
кара! Я умоляю, держись! Не дай этому овладеть тобой, сопротивляйся. Хотя бы
ради меня.
— Я постараюсь, любимый.
— Я знаю… Ты же умница. Ты моя девочка. Только моя…
Господи, как она могла плохо думать о Марке? Не всякий
мужчина поступил бы так благородно, разве что только ее отец. Отец, который
несколько лет прожил с безумной Мананой, ни на секунду не отходя от нее. В
минуты просветления она особенно это ценила.
А однажды оценила так высоко, что решила навсегда избавить
отца от страданий. В какой-то момент выросшая Ольга поняла это: вернее, не
поняла, а увидела каким-то внутренним зрением: ее мать, какой бы сумасшедшей
она ни была, покончила с собой в здравом уме.
Только потому, что отец подсознательно ждал этого шага.
И маленькая Ольга ждала.
И вот теперь наступила очередь Марка. И он тоже будет ждать.
…Остаток ночи они не спали. Они лежали рядом, не касаясь
друг друга и каждую секунду друг друга обманывая: Ольга видела, как подрагивают
ресницы Марка. Должно быть, он тоже видит, как подрагивают ее ресницы. Сегодня
он еще не боится спать с ней в одной постели.
Но что будет завтра?
То же, что с ее отцом и Мананой, — в последний год
перед ее самоубийством отец переселился в детскую.
Отец.
Когда появился Марк, Ольга незаметно вышла из-под его опеки.
Вернее, это произошло несколько раньше: Инка заменила Игорю Анатольевичу все,
она явно выигрывала на фоне несколько пресной дочери. Она могла быть капризным
ребенком, который постоянно требует мороженого, и очаровательной женщиной,
которая постоянно требует любви.
Только одного не умела Инка — быть скучной.
Тем лучше, думала Ольга.
Тем лучше, даже если с ней что-то случится, у отца останется
Инка с ее нынешней готовностью к воспроизводству.
Она родит отцу здорового, не отягощенного дурной
наследственностью мальчика. Или двух. Или мальчика и девочку.
Девочку даже не станут называть в честь старшей сестры —
Ольгой: чтобы, не дай бог! — она не повторила ее собственный путь…
Девочка будет похожа на Инку.
А Марк, прежде чем жениться во второй раз, от корки до корки
изучит медицинскую карту потенциальной кандидатки…
* * *
Когда она проснулась. Марка в комнате не было.
