Ольга с трудом приходила в себя после сна: ее организм
по-прежнему сопротивлялся снотворному — та же сухость во рту, то же легкое
головокружение. Она даже не смогла сразу оторвать голову от подушки.
Легкие волны чужого разговора покачивали ее — надо же, Марк
и Инка в состоянии мирно беседовать, должно быть, на время повального мора и
чумы в городах Европы они заключили перемирие.
— Все в порядке. Он прилетит через несколько
часов, — сказал Марк. — Он уже звонил из порта.
— Отлично, — в Инкином тихом голосе не было даже
привкуса боли. — Стоило пострадать для того, чтобы выманить его из этого
проклятого московского гнезда, ты прав…
— О ком это вы? — подала голос Ольга.
Марк сидел на кровати, в Инкиных ногах, — там же, где
сидела она, перед тем, как заснуть; должно быть, Марк видит Инку в том же
ракурсе — ракурсе обольстительной молодой женщины, страдания которой лишь придают
ей дополнительный шарм. Услышав реплику жены, Марк вздрогнул от неожиданности.
— Ты проснулась, кара? — Через секунду он был уже
возле кушетки. Травмированная Инка была тотчас же вероломно забыта.
— О твоем отце, Лелишна.
Ольга улыбнулась и закинула руки за голову: слава богу,
Инка! Инка с ее обычным, чуть хрипловатым голосом, живая и невредимая; во
всяком случае — живая.
Ольга вскочила с кушетки и бросилась к подруге.
— Как ты себя чувствуешь. Инка?
— Отвратительно. Надеюсь, что Игорь меня не бросит.
— С ума сошла! Что у тебя с ногами?
— Понятия не имею… Ничего не чувствую.
Ольга осторожно присела на краешек кровати и отогнула
одеяло.
— Во всяком случае, внешне все выглядит нормально.
— А ты что, хотела бы, чтобы из ноги торчали обломки
костей? Это порадовало бы твое любящее сердце?
— Во всяком случае, — вклинился Марк, — ты в
состоянии плоско шутить. Это уже хорошо.
— Пошевели пальцами, — скомандовала Ольга,
пристально разглядывая Инкины ноги: земский докторишко Артем Львович упаковал
их в какие-то скобы (только при наличии буйной фантазии сооружение на Инкиных
ногах можно было назвать жесткофиксирующими повязками). Штанины горнолыжного
костюма были разорваны с обеих сторон: очевидно, в первый момент испуганные
свидетели подумали о жестоких переломах.
На лице Инки отразилось страдание.
— Не могу.
И действительно, она не могла пошевелить пальцами, хотя и
старалась сделать это. По мере того как Инка пыталась привести в чувство
непослушные ноги, на ее лице отразилась вся гамма чувств — от призрачной
надежды до мрачного отчаяния.
— Черт, черт, черт, — наконец с яростью выдохнула
она. — Почему это все не случилось с тобой, Марик, душка?
— Я всегда знал, что ты трогательно ко мне
относишься, — Марк подошел к Ольге и обнял ее за плечи, — но должен
тебе сказать: мое здоровье, с точки зрения экономики страны и функционирования
концерна твоего мужа, объективно важнее. И потом… Ты знаешь, что если человек
ломает ноги, то это значит, что он просто идет не туда? И бог дудит ему об этом
в иерихонскую трубу. Передает по семафорной азбуке.
— У меня что, сломаны ноги? — Прежде чем Инка
успела испугаться, из уголка ее правого глаза выкатилась слезинка: ни дать ни
взять Грета Гарбо в голливудском бестселлере «Дама с камелиями». Ольга всегда
поражалась умению Инки так блистательно запечатлевать на кукольном личике любые
эмоции, — Такое иногда случается с девочками, любящими играть в кегли по
ночам. — Марк был странно беспощаден к несчастной Инке.
— Ну что ты! — поспешила утешить подругу
Ольга. — Доктор сказал, что никаких особых повреждений не прощупывается.
— Доктор! — Инка презрительно скривилась. —
Этот доктор не преминул облапать беспомощную женщину, находящуюся в шоке. Если
бы не добровольные помощники, он бы меня просто изнасиловал… Те, правда, тоже
плотоядно посматривали.
— И в итоге ты не досталась никому, — резюмировал
Марк.
— Что произошло, Инка! Ты так нас всех напугала!
— Что произошло… Свалилась со склона, вот и все. Не
увидела какой-то там чертов бугор… А очнулась от страшной боли в ногах. И еще
спина…
— Да, жены-мироносицы, с вами не соскучишься. Ну,
ничего, скоро прилетит Гудвин, великий и ужасный… Он-то быстро наведет здесь
порядок.
— Ты все-таки позвонил отцу? — Ольга повернулась к
мужу.
— Да, — Марк подобрался, — а что мне
оставалось делать?
Его жена лежит в кровати с совершенно непонятными травмами.
Медицинское обслуживание из рук вон… Думаешь, он бы одобрил, если бы мы скрыли
от него этот прискорбный факт?
— Это ты настояла? — Ольга обратилась к Инке.
— Я понятия не имела.
— Решение принимал я, — твердо сказал Марк.
— Что ты сказал отцу?
— Правду. Что Инка свалилась со склона и, похоже,
травмирована. Что необходимо перевезти ее вниз, но мы пока не имеем такой
возможности.
— А он?
— Он уже звонил из аэропорта…
— Из Москвы?
— Нет, отсюда. Теперь он пытается договориться с малой
авиацией, чтобы подняться в «Розу ветров».
Ольга кротко вздохнула. Все-таки ее отец — удивительный
человек. И так же удивительна его любовь к легкомысленной Инке. Но сама Инка —
она никогда не пыталась завоевать любовь отца и никогда не подстраивалась под
него.
Она всегда оставалась собой — настоящая роскошь, которая
может дать сто очков вперед любым бриллиантам от Тиффани. То ли дело Ольга: она
полностью растворилась в муже, и теперь ее собственные электроны перемещались
по орбитам вокруг атомов Марка… Интересно, совершил бы отец что-либо подобное,
если бы дело касалось ее, Ольги? Ответа она не знала — его любовь к ней никогда
не была безрассудной.
Она даже почувствовала легкую неприязнь к подруге — давно
забытое чувство, относящееся к самому началу Инкиных отношений с отцом.
«Ты просто ревнуешь, Лелишна, — сказала ей тогда
Инка. — Самым грубым физиологическим образом. Анатомическим,
терапевтическим и хирургическим». Да, конечно, Ольга ревновала. Но это была
только часть правды. Другая часть заключалась в том, что Ольга долго не могла
привыкнуть к их браку: общее детство — с общими куклами, общими мальчиками с
последней парты и общими секретами — сделало их сестрами. Получалось, что отец
спал с ее сестрой и целовал ее сестру.
А это уже походило на инцест в представлении послушницы
монастыря бенедиктинок, какой-нибудь будущей великомученицы Доротеи.
Со временем Ольга смирилась с их браком, но теперь, когда
отец бросил все, чтобы быть рядом со своей несчастной женой, ревность вдруг
подняла свою, казалось, навсегда отрубленную голову.
