— Ну, идите, дети мои, — благословила их Инка,
плюхнувшись с ногами на шелковое покрывало кровати. — Встречаемся через
полтора часа в местном баре.
— Лучше через два, — осторожно заметил Марк.
— Марк, душка, ты просто сексуальный маньяк. Надеюсь;
этих двух часов вам хватит на все?
— Инка! — поморщилась Ольга. — Хоть сейчас
оставь свои намеки.
— Отчего же? Горы располагают к разнузданному сексу.
Не смею задерживать последних пылко влюбленных.
— А на чай? — Кажется, Марк и не думал уходить.
— Что значит — «на чай»? — искренне удивилась
Инка.
— Я же допер все твое барахло!
Барахла действительно было предостаточно: казалось, Инка
привезла в эту горную Тмутаракань весь свой гардероб, включая вечерние платья
для приемов в московской мэрии.
Одних только горнолыжных костюмов было три пары, не говоря
уже о массе хорошеньких, по-женски легкомысленных аксессуаров.
— Бог подаст, зятек. Не убивай старуху своими
меркантильными притязаниями. Жду вас через два часа. Форма одежды — парадная…
Через пятнадцать минут они уже были в своем коттедже.
Марк тотчас же занялся вещами: две дорожные сумки, два
чемодана на колесиках, привезенные Марком из Киля, куда он летал по поручению
отца, и довольно внушительный «дипломат» с документами, который Марк всегда
закрывал на кодовый замок: привычка, выработанная годами работы в концерне. Все
документы должны быть в безопасности. Ольгу умиляла эта почти пародийная боязнь
промышленного шпионажа…
Ольга стояла возле широкого — во всю стену — окна и не могла
отвести взгляда от сказочного великолепия безмолвного синеватого снега и почти
черного неба в обрамлении высоких сосен. Она напрочь позабыла о дурацкой сцене
в аэропорту, ее сердце учащенно билось — щегол в клетке, да и только. Марк,
только что зажегший огонь в камине, тихонько подошел сзади и осторожно обнял
жену за плечи.
— Нравится? — выдохнул он, спрятав лицо в ее
волосах.
— Просто сказка, милый! Лучше и придумать невозможно.
— Я люблю тебя.
Ольга рассмеялась и повернулась к нему.
— Знаешь, сколько раз ты говорил мне это?
— Не знаю, — он насторожился. — Ты разве
считала?
— Первое время — да…
— И как?
— Сбилась на второй тысяче.
— Неужели я так болтлив? Нужно серьезно заняться собой.
Служащие моего ранга должны уметь держать язык за зубами.
— Я так счастлива, Марк!
— Надеюсь, что даже эта стерва Инка ничего нам не
испортит.
— Не нужно, Марк. Она все-таки моя лучшая подруга.
— Добавь еще, что она жена твоего отца.
— Это запретная тема… Ты же видишь, с ней он даже
помолодел.
— Я всегда говорил, что твой отец — удивительный
человек. Держать в узде эту кобылицу потяжелее будет, чем концерном управлять.
— Хорошего же ты мнения о женщинах! — Ольга
потрепала Марка по светлым мягким волосам.
— Не обо всех… Идем…
Она знала, что последует за этим: должно быть, отблески огня
из камина будут хорошо смотреться на его теле — загорелом (солярий каждый
понедельник, с восьми до полдевятого вечера) и хорошо тренированном
(тренажерный зал два раза в неделю, вторник и пятница, с семи до восьми утра).
Ольге всегда нравился запах его волос: в страсти этот запах приобретал сухой
ванильный оттенок. Марк никогда не потел во время любви. Однажды, после бутылки
коньяка, распитой на пару, Ольга имела неосторожность поделиться этим невинным
наблюдением с Инкой.
— Я всегда говорила, что твой Марк — обыкновенная
провинциальная шлюха, — подвела неожиданный итог она.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Ольга.
— Только шлюхи не потеют, когда трахаются.
— Ты думаешь?
— Моя старинная подруга, проститутка с Тверской,
считает именно так. Шлюхи всегда остаются сухими, потому что на клиента им
плевать, во время акта они заняты подсчетом денег и другими радостными мыслями…
— И что из этого следует?
— Только то, что не существует настоящей любви без,
пардон, физических выделений. На твоем месте я бы сильно задумалась о природе
его настоящих чувств к тебе, Лелишна…
Больше они на эту тему не заговаривали. Но дурацкая тирада
Инки колом засела в Ольгиной голове. Она даже как-то спросила об этом Марка,
очень ненавязчиво. Он смутился, но лишь на секунду. А потом рассмеялся и
поцеловал Ольгу в голую грудь. Это был самый долгий и самый нежный поцелуй из
тех, что он ей дарил.
— Я ведь слишком южный человек, кара. Я вырос там, где
нет даже намека на воду. Сухой климат меня основательно подпортил, прости…
…А теперь он стоял позади Ольги и искушал ее каминным огнем,
глазами, исполненными так знакомой ей страсти, напряженно сведенными руками.
— Пойдем, кара, — снова шепнул он.
Ольга всегда оттягивала момент соития — оттягивала настолько,
насколько вообще его можно было оттянуть. Иногда ее хватало на несколько минут,
иногда брачные игры затягивались, но то, что следовало за ними, было всегда
одним и тем же: сумасшедшая, хотя и немного прагматичная страсть, всегда
остающаяся чуть-чуть неутоленной. Ольге всегда хотелось соответствовать этой
страсти — и именно в этом заключался прагматизм. Колодец невозможно вычерпать
до дна, Ольга свято в это верила. Даже после двух с половиной лет супружеской
жизни.
— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего, кара?
Они только что оторвались друг от друга, Марк поглаживал ее
плоский живот и задумчиво смотрел на огонь.
— Что, когда я рожу тебе сына, у меня отвиснет грудь…
— Что ты! — Он тихонько засмеялся. — Я буду
любить тебя любой… Нет, я совсем не то хотел сказать. Больше всего я боюсь, что
ты когда-нибудь бросишь меня… Что однажды я стану ненужным тебе, покажусь тебе
неинтересным, пресным…
Ольга положила пальцы ему на губы.
— Замолчи, пожалуйста… Я никогда тебя не разлюблю.
— Это меньше всего зависит от тебя, кара… В любви
вообще ничего не зависит от нас самих.
Марк сжал ее в объятиях: прикосновения его сухого жесткого
тела всегда сводили ее с ума, но теперь к страсти прибавилась тихая нежность.
Это было совершенно новое ощущение, и несколько минут Ольга лежала,
прислушиваясь к нему. А потом Марк встал, вышел в другую комнату и вернулся с
двумя бокалами шампанского.
— За нас. И за наши горы, — сказал он, протягивая
ей бокал.
