Все события, происходящие в романе, вымышлены, любое
сходство с реально существующими людьми случайно.
Автор
Тингль-Тангль – легенды о злоключениях ведьм (шопы.).
Часть 1. Седло ягненка. Мика
* * *
…«Ямакаси» – представлялся этот тип. Татуированный казах,
выдававший себя за японца. Любитель бутербродов с тунцом и ублюдочного
мультяшного порно. Первое появление казаха прошло для нее незамеченным, оно не
было ознаменовано ни фанфарами, ни литаврами, ни музыкой сфер; носки на батарее
в их общей с Васькой ванной комнате – вот, пожалуй, и всё.
Ей надо было отнестись к чертовым носкам повнимательнее.
Впрочем, носки возникали и раньше: белые вискозные,
свидетельствующие о чистоте намерений владельца; черные хлопчатобумажные,
декларирующие приверженность патриархальным ценностям и (опосредованно)
несогласие с расширением НАТО на восток. А были еще воинственные махровые (да
здравствует Ирландская освободительная армия!) и пижонские из лайкры (да
здравствуют виноградники в Клермон-Ферране!), были этно-экзоты из рисовых
волокон (многие лета пагодам в джунглях Мьянмы!). Красные с золотом драконы на
щиколотке тоже были.
Красные с золотом драконы – не что иное, как торжество
Поднебесной.
Она не без оснований подозревала, что и вся остальная, время
от времени появляющаяся на батарее трихомундия, произведена в Китае, и мальчики
Васьки (о-о, мальчики Васьки!) соструганы там же, в тех же покосившихся фанзах,
той же простодушной рабсилой, которая завалила мир дешевыми одноразовыми
товарами.
Дешевые и одноразовые – такими они и были, мальчики Васьки.
Один гринписовец, один нацбол, один скинхед, один сопливый
кандидат в правозащитники; прочую шушеру, как и миллионы, миллионы китайцев,
можно смело отнести к коллективному бессознательному – и где только цепляла их
далекая от политики Васька, остается только гадать.
Ха-ха, та еще загадка, секрет Полишинеля, прости господи!
Васькины еженедельные экстрим-заплывы в лягушатнике,
ограниченном территорией Питера и области – вот что вызывало к жизни
гринписовских и правозащитных зомби; сноуборд зимой, скалолазание и байдарочные
party летом; погружение с аквалангом в Марианскую впадину как отдаленная
перспектива, промышленный альпинизм как перспектива ближайшая, странно только,
что при подобных амбициях Васька до сих работает официанткой.
Такая работа для Васьки – сущее наказание.
Но ни на что другое она не способна, как ни прискорбно. Даже
в школу Васька никогда не ходила по-человечески: она толком не закончила ни
одного класса, она не получила аттестат, и это не – получение было торжественно
отмечено десятидневным переходом на лошадях в алтайской глуши, завершившимся
почему-то через четыре месяца в Петропавловске-Камчатском. Да-да, она хорошо
помнит – Петропавловск-Камчатский.
Васька позвонила именно оттуда и попросила выслать денег на
авиабилет до Питера. Совершенно будничным, надменным, слегка искаженным
помехами голосом. Пара минут ушла у нее на то, чтобы осознать: это
действительно Васька, ее блудная младшая сестра, объявленная в федеральный
розыск, трижды похороненная и четырежды оплаканная.
– С Новым годом, Микушка, – сказала тогда
Васька. – Мне нужны деньги. Не слишком много, сумма тебя не разорит.
«Сумма тебя не разорит», вот как. Ничего другого за четыре
месяца бесплодного ожидания, глухой неопределенности, страданий и слез она не заслужила.
Ах да, еще поздравление с Новым годом! Иначе как издевательством это не
назовешь.
Как и упомянутое всуе, почти забытое «Микушка».
Васька редко прибегала к ее детской домашней кличке, почти
никогда. «Микушку» можно было бы считать намеком на раскаяние, примирительным
жестом, если бы… Если бы она не знала Ваську. Но она знала Ваську – любое
напоминание о родственных связях для нее – тоска смертная, любое проявление
родственного тепла для нее – пустой звук.
– Ты сука, – выдохнула она в разом запотевшую,
затуманившуюся трубку.
– Я в курсе, – парировала Васька все тем же
надменным тоном. – Так ты вышлешь money?
– Если бы родители были живы…
– Если бы родители были живы, они бы уже давно умерли
от горя. Месяца два как. Или три. Я права?
Тот давний петропавловский звонок накрыл ее в возрасте
двадцати семи, Ваське соответственно только-только исполнилось семнадцать, и
день рождения – 24 октября – пришелся аккурат на черную дыру Васькиного
четырехмесячного отсутствия. Как отметила днюху Васька – неизвестно. Она же
провела этот день в полном одиночестве, на грани нервного срыва, среди
фотографий покойной семьи (о-о, покойной семьи!). Собственно, на фотографиях,
заготовленных по случаю, они еще не были семьей: улыбающийся тощий паренек в
майке и со сколотым передним зубом, в руках – винтовка-мелкашка; снимок сделан
в городском тире и паренек и думать не думает, что станет отцом двух дочерей,
одной – мое загляденье, и другой – оторви и выбрось. Юная загорелая девушка с
холщовой сумкой из Гагр (хит сезона) тоже улыбается. На сумке – плохо
пропечатанный оттиск квартета АВВА, кавказская интерпретация лиц не имеет
ничего общего со шведским оригиналом: две утрированные копии Пугачевой времен
песни «Арлекино» (женская часть квартета), мужская представляет собой разные ипостаси
актера Бубы Кикабидзе. Она так никогда и не узнала, как мама относилась к Бубе
Кикабидзе. И не узнает. Есть много вещей, узнать которые ей не суждено. Мама и
лошади, например. Или – мама и кабельное телевидение. Или – мама и мексиканская
кухня. Или – мама и всегдашние Васькины эскапады.
Мамы давно нет.
Мамы давно нет, а сумка с кавказско-шведским квартетом
осталась, она и сейчас лежит на антресолях, набитая осколками их прежней
счастливой жизни, так и есть: их прошлая жизнь была счастливой.
Васька придерживается на этот счет другого мнения.
Она никогда не уточняла какого именно: другого. И все тут.
Мнение Васьки всегда диаметрально противоположно ее собственному мнению.
Наша прошлая жизнь была счастливой? – ни хрена не была!
Собака – друг человека? – ни хрена не друг!
Текила – лучший напиток? – ни хрена не лучший!
Сосите пиво и берегите лес от пожара.
Васька так и не простила родителям их ранней гибели. Раннего
ухода. Раннего побега. Паренек в майке со сколотым передним зубом и юная
загорелая девушка (на голову выше паренька и лет на семь старше, если
совместить обе фотографии) – та еще парочка романтических недотеп, немудрено,
что они разбились.
Ей было шестнадцать, когда это произошло. А Ваське стукнуло
шесть. Возможно, шестилетняя Васька именно так и представляла их гибель, их
уход, их побег: загорелая девушка и паренек в майке на ангельском велосипеде с
жесткой рамой. Велосипед несется прямо в небо, под шинами хрустят звезды, ветер
треплет волосы, а винтовка-мелкашка потеряна по ходу.
