Но до остальных Мике не было никакого дела.
Только до Васьки – было. И потом – почему бы Ваське когда-нибудь
не вспомнить, что она – старшая сестра, любящая старшая сестра? Ведь она не так
уж плоха – Мика. Рачительная хозяйка и очень экономная при этом, ну кто бы
лучше нее распорядился капиталом в тридцать тысяч долларов?
Никто.
Еще при жизни Солнцеликого она отрывала небольшие суммы от
его ежемесячных щедрот – так, на всякий случай, на черный день. Вкупе с
тридцатью тысячами состояние получилось вполне приличное. Они, конечно, не
роскошествуют, но и не бедствуют, все распланировано на несколько лет вперед,
вот и квартиру продавать не пришлось. И Васька ни в чем не нуждается, так
почему ей не любить Мику? Чем она хуже парочки толстых глупых американцев из
Вайоминга? Чем она хуже дворовых приятелей Васьки, к которым та сбегает при
каждом удобном случае? Ничуть не хуже – много лучше. Она не учит Ваську
похабным словечкам, и не сует ей в руки подобие сигар из листьев черной
смородины, и не ставит фингалы под глаз, и не дразнит ее дауном. Она могла бы
взять Ваську за руку и ввести ее под сень Андерсена и шотландских народных
сказок и преданий, а потом наступил бы черед дневников птицы Кетцаль, и
дневников мотоциклиста, и дневников путешествующих автостопом (Вайоминг и
Неваду они, как правило, обходят стороной), и даже Теннеси Уильямс… Даже он
согласился бы подождать Ваську и Мику в условленном месте, на залитой дождем
трамвайной остановке.
Трын-трын, дзынь-дзынь, трамвай «Желание» отправляется.
Васька – не то, что Мика, она из принципа – поедет на нем
без билета.
Мика – не то, что Васька, она заплатит за оба, нет на свете
вещи, которую она не сделала бы ради Васьки, к примеру – аргентинское танго,
она могла бы научиться танцевать аргентинское танго…
– Хочешь, я научусь танцевать аргентинское
танго? – шепчет Мика.
Васька не отвечает. Васька спит. Ее тело едва ли не горячее
обычного, только у крошечных волнистых попугайчиков и голых кошек породы
канадский сфинкс бывают такие горячие тела. А совы – о совах Мика не знает
ничего, она отродясь не держала их в руках.
Если когда-нибудь и случится чудесное (ужасное) превращение
Васьки в кошку – это произойдет ночью, и Мика просто обязана при этом
присутствовать. Пока никаких тревожащих симптомов нет, но… Васька все равно
меняется: полоска век не такая ровная и не такая короткая, какой была
раньше, – день, неделю, месяц назад она выгнулась дугой, поднялась к
вискам и явно удлинилась. Кто охраняет полоску по ту, недоступную Мике,
сторону?
Coastguard.
Береговая охрана Васькиных снов.
Мике в них не сыщется и местечка, рассчитывать на контрамарку
тоже не приходится, утром Васька откроет глаза, и это будут новые глаза –
восточные, или, как пропела бы птица Кетцаль, – ориентальные, по форме
напоминающие лимон. Почти как у голых кошек породы канадский сфинкс.
Васька спит.
Во сне у нее растут волосы, становясь еще темнее, еще
шикарнее, руки-ноги тоже растут – ненамного, на тысячную долю миллиметра, на
микрон, но подрастают. А потом, когда будут прочитаны дневники мотоциклиста и
дневники путешествующих автостопом (они никогда не будут прочитаны, а если и
будут, то совсем не Микой) – потом у Васьки начнет расти грудь.
Великое событие, равное по значимости изобретению колеса и
созданию опытного образца автомата Калашникова. А потом…
Первая менструация, как же, как же.
Тут-то и пригодится Мика с ее скудными, но все же знаниями.
С ее скудным, но все же опытом. Тут-то она и выкатит тампоны и прокладки,
тут-то она и разразится нагорной проповедью о том, что со всеми девочками
случается это, и: не. нужно ничего бояться, все в пределах физиологической нормы…
тьфу ты, конечно же Мика подберет другие слова,, гораздо более поэтичные. Не
лишенные мудрости и одновременно успокаивающие. Не исключено, что к тому
времени Мика уже освоит аргентинское танго или обучится другим штучкам,
недоступным дворовым приятелям Васьки, потому что вместо головы у них –
футбольные мячи. Да, да, футбольные мячи – это еще не худший вариант. Васька –
совсем другая, во-первых, потому, что она – девочка, и совсем не глупая,
наоборот – смышленая, несмотря на редкую психологическую особенность, а, может,
благодаря ей? Несомненно, Мика могла бы стать Васькиным лучшим другом, кому,
как не сестре, рассказывать о своих первых мальчиках? Девяносто девять
процентов из всего рассказанного наверняка будет враньем – и насчет поцелуев, и
насчет места, где поцелуи застали парочку врасплох, и насчет возраста
избранника (он не затрапезный семиклассник, каковым является на самом деле, а,
по меньшей мере, девятиклассник) – пусть, Мика проглотит любое вранье. Конечно,
до этого еще далеко, и ждать придется долго.
Но Мика согласна подождать.
…В четвертом классе Васька впервые заперла дверь своей
комнаты на ключ.
Это случилось после того, как Мика допустила прокол –
единственный за предыдущие два года, единственный за предыдущие семьсот
тридцать ночей. Начало каждой из этих семисот тридцати ночей она проводила у
Васькиной постели, полная тайных мечтаний об их будущей жизни, пусть и
отличающейся от прошлой, но все равно – счастливой. Разное счастье – оно все же
счастье. Мика отпускала на мечты полтора часа – не больше и не меньше, а потом,
успокоенная, убаюканная, уходила к себе. Но уйти в тот раз она не успела, и все
из-за того, что позволила себе взять Ваську за руку. Жест совершенно невинный,
разве сестра не имеет права взять за руку сестру?..
Как давно она не касалась Васькиных пальцев? Очень давно, никогда.
Даже в ванную Васька ее не пускала, сама мыла себе голову, реже – шею;
единственное, что доставалось на долю Мики – подтирать лужи воды, вылавливать
из стока застрявшие волоски, выбрасывать в мусорное ведро размякшие обмылки.
Как давно она не касалась Васькиных пальцев?
Даже спящие, они были полны жизни. Тонкая и жаркая кожа едва
заметно пульсировала, Мика так и видела арбузы Васькиных детских секретов,
покачивающихся на синих волнах прожилок и вен. А запах черной смородины? И еще
чего-то запретного, но как-то связанного с футбольными мячами… Васька спала – и
лишь потому не отняла руку. Вот так, хорошо, хорошо, моя девочка.
Мое загляденье.
Мика проснулась утром, в той же позе, в которой заснула. И
Васькина рука все еще была в ее руке. Открой она глаза на минуту, на тридцать
секунд раньше, чем Васька – непоправимого удалось бы избежать. Но несчастье
заключалось в том, что глаза они с Васькой открыли одновременно.
– Что ты здесь делаешь? – заорала Васька, выдергивая
пальцы из вспотевшей и безвольной Микиной ладони.
– Ничего, – только и смогла пролепетать Мика.
– Ты за мной подсматривала?!
– Ну что ты! Успокойся, успокойся, маленькая моя…
– Я не маленькая! И не твоя. Уходи, убирайся отсюда!
