Ответа не последовало, но Мика и сама знала ответ. Он, был
внутри нее.
Тимьян для головы и хвоста. Омела – для чешуи. Мирт
понадобится для того, чтобы вспороть живот. Давай же, Мика!..
Разделывая рыбу, Мика испытала странное смешанное чувство
восторга и умиротворения. Как будто ее душа, наконец, успокоилась, обрела
равновесие. Она – она, а никто другой! – владела этими чудесными рыбами
безраздельно, а через них владела свежей водой, и травами, и всем песком на
свете – вплоть до последней песчинки. Все было как в первый день творения, или
как в последний день творения, или – как в еще неназванный, несуществующий
день; ведь Мика отделяла части от целого, чтобы получилось новое целое. Видела
бы меня Васька, подумала Мика, то, что я делаю сейчас, – много лучше, чем
научиться танцевать аргентинское танго. Много лучше, чем освоить, наконец,
дриблинг и удары головой в верхний угол ворот.
Крови было немного, и с ней у Мики не возникло никаких
хлопот. Не то, что раньше, до этой волшебной ночи, волшебных ножей, волшебной
доски. Доска – вот кто взял на себя все неприятные моменты: рыбья кровь не
растекалась, как можно было предположить, совсем наоборот – она уходила в глубь
белого дерева подобно влаге, уходящей в почву. То, что оставалось на
поверхности, моментально загустевало, и Мике оставалось лишь собирать плотную
вязкую массу на кончик ножа и стряхивать ее в медную миску, испокон веков
стоящую на плите неизвестно для каких целей.
Теперь – понятно для каких.
Ни одна чешуйка не была потеряна, ни одна не прилипла к
ножам. Руки и лицо Мики тоже остались чистыми – и после того, как сверкающая
груда доспехов отправилась в медную миску.
– Специи. Теперь нужны специи, – сказала Мика
непопятно кому: то ли ножам, то ли доске, то ли нежным мраморным кускам рыбы.
Анис, фенхель, шафран, куркума. А еще – гвоздика и имбирь,
если они, конечно, понадобятся.
Звездочки аниса Мика нашла на нижней полке буфета, который
до этого открывала раз пять от силы. Там же обнаружились фенхель и шафран. Все
остальное стояло в резном шкафчике, подпирающем подоконник. Чтобы достать остальное,
Мике пришлось вынуть казан и две сковороды с длинными деревянными ручками. И
казан, и сковороды были сработаны из той же меди, что и миска.
Старая, очень старая посуда.
Мика хотела избавиться от нее не однажды, уж слишком
громоздкой, слишком нефункциональной она казалась. Теперь, в желтом свете, все
выглядело совсем иначе: благородная, с красноватым отливом медь, благородные
выбоины, благородные неровности. Сковороды сияли подобно маленьким солнцам, и,
заглядевшись в одну них, Мика вдруг увидела отражение собственного лица, тоже
изменившегося до неузнаваемости.
Не мамино и не Микино.
Нет, все же – Микино. Только акценты на лице были
расставлены по-другому, не так, как обычно: у Мики из медных глубин, в отличие
от Мики настоящей, отсутствовали брови. И отсутствовали ресницы, оттого и глаза
казались много больше обычного. А рот, напротив, уменьшился едва ли не
вполовину и округлился, уголки губ загнулись вверх; не рот, а какая – то
диковинная раковина, вот несчастье! Если бы сейчас кто-нибудь приложил ухо к
Микиным губам – он наверняка услышал шум волн.
Ваське бы это понравилось, – подумала Мика.
И тряхнула головой. И тотчас же услышала звон.
Он шел не извне – с медного дна, в котором все еще плавало
Микино отражение. Впрочем, и звоном назвать его было трудно. Так, легкое
мелодичное позвякивание, как если бы ветер раскачивал маленькие китайские
колокольчики, подвешенные к веткам сосны. Совсем маленькие колокольчики, с
вишню, а может, с крыжовник. Мика из плоти и крови осторожно поднесла кончики
пальцев к поверхности сковороды – и они сразу же заслонили рот и часть
подбородка ее медного двойника. Как отреагировала на прикосновение медь,
осталось неизвестным, зато сама Мика тихонько ойкнула: кто-то коснулся ее лица,
ну надо же!
Кто-то? Да ведь это я сама! – развеселилась Мика, интересно,
что будет, если я решу поковыряться в своем медном носу?.. Впрочем, через
секунду она уже забыла об этом. И забыла о том, что у медной Мики нет бровей
(нонсенс!) и нет ресниц (форменное издевательство!) – а все потому, что у
своего отражения она обнаружила то, чего не было, не могло быть у нее. Никогда.
Сережки.
Уши настоящей Мики даже не были проколоты. Мамино, а потом –
ее собственное упущение. Хотя это и упущением не назовешь: сама процедура
почему-то пугала Мику. Добро бы дело ограничивалось мгновенной и скоро
проходящей болью от иглы, так нет же! Боль может задержаться надолго, а мочки
распухнут и начнут гнить, вот что самое неприятное. Хотя нет, самое неприятное
– заражение крови, сепсис; иглу как следует не обработали, не
продезинфицировали, и вот тебе пожалуйста: летальный исход.
Теперь, глядя на сережки, принадлежащие ее отражению, Мика
совсем не думала о летальном исходе, до того они были хороши. С поправкой на
недостаточную ясность изображения, конечно. Золото, тут же решила Мика, золото
и жемчуг. Каждая сережка представляла собой конус, обвитый крошечными золотыми
листьями и украшенный россыпью жемчужин. В основание конуса тоже было заключено
по жемчужине, много крупнее остальных: с вишню, а может, с крыжовник.
Сережки.
Они и издавали звон. Если уж сегодня ночь чудес – то пусть
случится чудо!
Мика крепко зажмурила глаза и дернула себя сразу за обе
мочки: напрасные ожидания, они были голыми, куцыми – такими как всегда. Это
сразу отрезвило Мику и заставило ее вернуться к банкам со специями: анис,
фенхель, шафран, куркума. Гвоздика и имбирь. Одинаковые жестянки небольшого
размера, только рисунки на них разные. Подробности рисунков ускользали от Мики
из-за стертой местами эмали – хотя, при желании и при наличии лупы, можно было
рассмотреть и подробности. Что-то подсказывало Мике – не сейчас, потом. Потом
ты все увидишь, а сейчас возвращайся к ножам, к доске, к кускам рыбы. Стараясь
не зацикливаться на рисунках, Мика по очереди открыла все жестянки. Раньше, до
этой чудесной ночи, она имела дело лишь с лавровым листом и горошинами черного
перца, ну и с корицей, и с засушенными стручками жгучего красного, как
максимум. Анис и гвоздика тоже не вызвали вопросов, но откуда все остальное?
Откуда Мика знает, что шафран – это шафран, а фенхель – это фенхель, а не что-нибудь
другое, например – куркума? А есть еще множество других приправ – зира,
рас-эль-ханут, самбаль, джелджлан…
Мика – большой специалист по специям? Это ново.
Рыбу лучше потушить.
Кроме специй Мике понадобились масло, лук, два салатных
перца – красный и желтый, зелень и немного уксуса – все это нашлось в
холодильнике и в шкафчике под окном. Мика даже не удивилась тому, что перец она
не покупала: в желтом свете происходящего, когда все вокруг так реально и
нереально одновременно, стоит ли обращать внимание на мелочи? Куски рыбы она
сложила в казан, предварительно раскалив его на огне и залив донышко маслом.
Скудное Микино воображение, вдруг переставшее быть скудным, подсказывало: что
делать сейчас, а что позже, как резать лук и как – перцы. Зелень ластилась к
ней, луковые кольца обвивались вокруг пальцев – каждое из них стремилось
обручиться с Микой, признаться ей в вечной любви. В жизни своей Мика не была
так счастлива, так спокойна. Это был совсем другой вид счастья, другой род.
Впервые оно не зависело ни от кого. Не было ни с кем, кроме самой Мики,
связанным.
