– Понимаю.
– Она была ведущей девятичасовых новостей на
телевидении. Каждый вечер я устраивался перед экраном и смотрел на нее. Я
старался не плакать – ей бы это наверняка не понравилось. Я не плакал я просто
смотрел на нее и иногда прикасался к лицу. То есть я думал что прикасаюсь к
лицу. А на самом деле там было только стекло. Холодное стекло.
На этот раз Мика даже не нашлась, что ответить.
– С тех пор ничего не изменилось. Стоит мне только
прикоснуться к лицу женщины… Любой женщины которая мне нравится – я снова
ощущаю холод стекла.
– И ничего больше?
– Ничего. Это проблема. Большая проблема.
– А… другие части женского тела так же холодны?
– Боюсь, что да.
– Бедный вы, бедный.
– Зачем я вам все это рассказываю?
И правда – зачем? Не самое подходящее время, не самое
подходящее место, не самый подходящий антураж. Подобного рода откровения
неплохо смотрелись бы в полутьме, за ресторанным столиком; в лифте, застрявшем
между двадцатым и двадцать первым этажом; в обледеневшем кресле подъемника
(конечный пункт – южный склон горы NN, австрийские Альпы); в баре для
гомосексуалистов… о нет, это – персональная история Ральфа, а совсем не Йошки с
Себастьеном.
– Я не знаю, зачем вы мне это рассказываете.
Не затем, чтобы понравиться или вызвать интерес. Ральф и сам
не рад вырвавшимся у него признаниям, это видно невооруженным глазом. Жаль, что
в наборе витражных инструментов не присутствовала лупа, тогда Мике удалось бы
разглядеть признания Ральфа в деталях и, возможно, найти их исток. Кое-какие
подозрения все же существуют: рыба. Ральф разнюнился после первого съеденного
куска; необычная рыба, выловленная неизвестно где, неизвестно кем, неизвестно
когда, – но приготовленная Микой, это уж точно сомнению не подлежит.
Что-то здесь не так: либо с рыбой, либо с Ральфом. А с Микой…
С Микой все в порядке. Впервые за долгие годы – все в
порядке.
– …Черт возьми, милая. Вы отменно готовите!
– Вам понравилось?
– В жизни не ел ничего вкуснее.
«Erschüttert»
[16]
«bezaubert»
[17]
– никогда еще Микина стряпня не удостаивалась таких эпитетов.
Через час к ним прибавились: «die göttlichgericht»
[18]
(тонкое замечание Клауса-Марии) и «verblüfft»
[19]
(коллективный вердикт Йошки и Себастьена). А еще через
полчаса Мика сидела перед всеми четырьмя совладельцами «Dompfaff'a»,
пожиравшими ее глазами.
– Сколько вы работаете у нас, дорогая фройляйн
Полина? – спросил Клаус-Мария, старший по должности и по возрасту.
– Почти три года.
– О-о, это довольно долгий срок! Вы всем довольны?
– В общем и целом – да. К тому же я получаю
дополнительных сто пятьдесят долларов ежемесячно. За мытье окон. Знаете,
сколько окон у нас в конторе?
– Никогда не задумывался, – это Клаус-Мария.
– А у нас есть окна? – это Йошка с Себастьеном,
весельчаки.
– Сколько у нас окон? – это Ральф, после
сакрального завтрака он так и норовит заглянуть Мике в рот, ловит каждое ее
слово, смех да и только.
– Пятнадцать, – это Мика. – Получается десять
долларов за окно. Неплохая прибавка к зарплате, согласитесь. Можно, конечно,
накинуть еще сотню. У меня маленькая сестра, мы живем одни и иногда возникают
трудности… А вообще я не жалуюсь, нет…
– Вы моете окна?!
«Вы моете окна, Она моет окна, Какой ужас, Какой кошмар,
Форменное безобразие!» – Клаус-Мария, Ральф, Йошка с Себастьеном перебивают
друг друга, закатывают глаза, вертят головами, как птицы. Теперь Мика будет
знать, как выглядит птичий базар.
– Вы моете окна?! – Клаус-Мария первый понизил
голос до трагического шепота.
Причины трагедии Мике неясны.
– Конечно. Это входит в мои обязанности.
– Вы не должны мыть окна.
– Почему же? Я и унитазы чищу. Делаю все, что положено
уборщице.
Всеобщий вздох, переходящий в вопль отчаяния.
– Вы больше не уборщица, дорогая фройляйн Полина!
– Почему? Вы меня увольняете? – уж не погорячилась
ли Мика с прибавкой к жалованью?
– О, нет! Нет! Мы хотим предложить вам другую работу. Ту,
которая хоть немного будет достойна вас. Вашего таланта…
– Моего таланта?
Все дело в рыбе, съеденной утром. Львиная часть досталась
Ральфу, но и Клаусу-Марии, и Йошке с Себастьеном тоже кое-что перепало.
– Вы прекрасно готовите, фройляйн. Мы имели возможность
попробовать. Отведать. Вкусить. Это нечто… – Клаус-Мария щелкает пальцами.
– Потрясающее, – подсказывает Ральф.
– Умопомрачительное, – подсказывают Йошка с
Себастьеном.
– Да-да. Я бы еще добавил, что вы создали божественное
блюдо. Откровение Господне, по-другому не назовешь. Мы все были сражены
наповал. Вы где-то учились кулинарному мастерству, дорогая?
– Нет, просто я люблю готовить, – Мике кажется,
что она не врет, а если и врет – то самую малость.
– Врожденный дар? – интересуется Клаус-Мария.
– Можно сказать и так, – скромно соглашается Мика.
– Он… распространяется только на рыбу? Я хочу сказать –
вы готовите что-нибудь еще? Мясо? Соусы? Паштеты?
– И даже спаржу. Я запекаю ее в молодых побегах
хмеля, – Мика понятия не имеет, как выглядит спаржа.
Всеобщий вздох, переходящий в вопль восхищения.
– Вот и отлично, дорогая! Тогда сразу перейдем к делу.
Через месяц у нас планируется переезд в новый, гораздо более удобный офис. И
мы… Мы все хотели бы, чтобы в нашей фирме возникло еще одно подразделение… Оно
взяло бы на себя приготовление пищи для сотрудников. Вы согласитесь его
возглавить?
– Я?
– Да.
– И что я должна буду делать?
– То, что любите. Готовить. Скромные, не требующие
особых затрат обеды… Плюс работа на выезде.
– Что значит – на выезде?
– Ну, к примеру… Если кто-нибудь из нас захочет
поужинать в кругу друзей, в домашней обстановке. Это не будет обременительным
для вас?
На виске Клауса-Марии бьется одинокая жилка, Йошка и
Себастьен синхронно морщат лбы и только Ральф окаменел в ожидании ответа.
