– Иди сюда, – говорит он. – Давай руку.
Васька вовсе не собиралась протягивать ему руку, –
восседать на гипсовой лошади еще глупее, чем восседать на куцем седле мопеда, к
тому же гипс пачкается, – она не собиралась, но уже через мгновение
оказывается на лошадином крупе. Единственное утешение – теперь она сидит не
позади Ямакаси, а впереди него.
– Вы всегда жили одни?
– После смерти родителей – да.
– И никто вам не помогал, бедным сироткам? «Бедные сиротки»,
«бедные, бедные сиротки», «бедные вы мои сиротки», – Васька уже когда-то
это слышала.
– Что значит – не помогал?
– Не было никого, кто проявил в вас участие?
– Зачем ты спрашиваешь?
– Просто… Интересно было бы узнать про твою жизнь
побольше. Ты считаешь это излишним любопытством?..
Васька медлит с ответом.
Что, собственно, произошло? Она познакомилась с парнем,
который так ловко перемещается по крышам, что и зовут его – Ямакаси. Она
познакомилась с ним, как знакомилась со всеми другими из разношерстного
сообщества экстремалов:
это Ильич, он занимается фристайлом; это Кузя, он занимается
кайтингом и только вчера вернулся из Австралии; это Вован, он альпинист,
потрать на него вечер, если не сложно. Только не заговаривай о горах: Вован с
тремя ребятами ездил на Хибины, они все погибли и лишь он остался жив, об этом
даже в новостях сообщали.
Она переспала с Ямакаси, как до этого спала с Ильичом, Кузей
и альпинистом Вованом: секс, как перемена впечатлений, как тренировочный лагерь
перед очередным восхождением, перед очередной попыткой взлететь в небо, перед
очередным спуском через пороги вниз по реке. Никто из них не пытался особо
вникнуть в Васькину жизнь – и она тоже не вникала. Собственно, тут и вникать не
во что: большинство этих парней гораздо менее интересны, чем дело, которым они
занимаются. И Васька нужна им не для всепоглощающей и вечной любви (хотя
встречались и такие экземпляры, она выпроваживала их быстрее, чем всех
остальных). Васька нужна им, чтобы расслабиться, чтобы не думать о том, что следующее
восхождение, следующий полет, следующий спуск могут оказаться последними.
Васька нужна им, чтобы подтвердить собственную состоятельность.
Они нужны ей по той же причине.
К чему клонит Ямакаси, куда он ведет гипсового коня? –
Васька не может избавиться от ощущения, что они и вправду движутся, мерно
покачиваясь в седле: знакомое до последнего штриха пространство мастерской
неуловимо меняется. Стен больше не существует, впереди неожиданно образовался
коридор, почти такой же, какой оставался за Ямакаси там, наверху, в прогалинах
между железными холмами. Так же клубится сгустившийся воздуху входа, но есть и
разница.
Коридор там, наверху, был абсолютно пустым, абсолютно
стерильным.
Этот же наполнен тенями, смутными (хотя и когда-то
виденными) силуэтами, он уходит в темноту или, вернее, в черноту, которая
времени от времени вспыхивает слепящими точками, змейками, спиралями. Точно
такая же спираль притаилась между большим и указательным пальцем левой руки
Ямакаси, Васька видит эту татуировку перед собой и сейчас. Когда-то продвинутый
Леха рассказывал им с Бычком о спиралях и еще о витраже с розой, и еще о рыбьем
пузыре, и еще о гало. Занятные были побасенки, вот только Васька не может
вспомнить из них ни слова, столько лет прошло!.. Кажется, все эти штуки были не
менее опасны, чем тополь-кровосос, и (если с ними неловко обращаться) убивали
наповал. Должна ли она опасаться черной спирали, вытатуированной на руке
Ямакаси или стоит опасаться чего-то еще, не менее знакомого? Она не особенно
вглядывалась в татуировки, но наверняка в их зарослях сыщутся и рыбий пузырь, и
витраж с розой, и гало…
Взрослая Васька нисколько не боится спирали (еще чего!), но
ей смертельно хочется спать.
– …Ты считаешь это излишним любопытством, ответь?
– Нет, но…
Движение лошади укачивает Ваську, копыта постукивают цок-цок-цок,
глаза слипа-аются, куда же все-таки они едут?..
– Куда мы едем?
– Мы стоим на месте, кьярида миа…
Движение лошади укачивает Ваську, а тихий голос птицы
Кетцаль убаюкивает.
– Значит, жили-были на свете две бедные сиротки?..
бедные, бедные сиротки…
– Бедные сиротки. Знаешь, так называл нас один человек
когда-то.
– Что за человек?
Если бы Ваське не хотелось спать, она бы наверняка заметила,
что сквозь вату птичьего клекота проскакивают иголки вполне целенаправленного
интереса: ни один вопрос еще не был задан просто так.
– Я плохо его помню…
– Но кое-что все-таки помнишь?
– Смутно… Его звали дядя Пека.
– Странное имя.
– Скорее, прозвище. Это мы с Микой… с сестрой так его называли.
А на самом деле он был Павлом… Павлом Константиновичем. Павел Константинович,
точно.
– Так-так… Продолжай…
Засыпающая Васька не вполне понимает, куда клонит Ямакаси.
– Что тебя интересует?
– Этот… дядя Пека… Он что, помогал бедным сироткам?
– Вроде бы. Помогал деньгами, помог сохранить квартиру…
– Да, сохранить такую шикарную квартиру без посторонней
помощи двум бедным сироткам очень трудно.
Ямакаси не видел квартиры, он не выходил за пределы
мастерской, и трех часов не прошло, как он появился здесь впервые, – и при
этом уже живо рассуждает о достоинствах их с Микой жилплощади. Почему? Васька
должна бороться со сном, иначе что-то очень важное пройдет мимо нее.
– Откуда ты знаешь про шикарную квартиру?
– Ты сама мне об этом сказала. Ровно этими же словами –
«квартира шикарная». Вспомни!..
– Ну-у, может быть…
– И где теперь дядя Пека?
Спираль между большим и указательным пальцами вращается и
вращается, засасывая Ваську.
– Его нет.
– Что значит – нет? Он больше не поддерживает вас?
– Он умер. Точнее – погиб. Точнее – его убили.
– Вы, наверное, очень переживали?
– Ведьма переживала. А про себя я не очень-то помню.
– А как его убили?
– Темная история… Он ведь был каким-то крупным
функционером, или бизнесменом, или что-то в этом роде. Ворочал большими деньгами
и наверняка нажил массу врагов. Словом, его убили. Не здесь, не в России.
– А где?
– Я не знаю. Кажется, речь шла об Испании.
– Он был одинок?
– Одинок?…
– Я имею в виду семью… Жена, дети и все такое.
