– …И как бы вы хотели, чтобы я вас называла? «Павел
Константинович»?
– Слишком официально и слишком длинно, девочка. Ты
могла бы звать меня Павлом. Для начала. Потом… Э-э… когда мы познакомимся
поближе… Когда ты доверишься мне… Возникнет что-нибудь другое.
Не возникнет, подумала Мика. Не возникнет, а жаль. Павел
Константинович или просто Павел – не самый худший вариант, далеко не худший.
Если оставить за скобками его положение и обратиться лишь к внешним данным,
которые так ценятся молодостью, – то и здесь он выше всяких похвал.
Высокий, поджарый, совсем не похожий на чинушу, скорее – на горнолыжника или
автогонщика-профессионала в их гламурной, рекламирующей пену для бритья,
ипостаси. Дозированная во все той же гламурной пропорции седина, никаких
суетливых мелкотравчатых морщин под глазами – одна основательная складка на лбу
и одна – на подбородке. Плейбой, умница, лев зимой, шикарный мужик – ни одно
определение не было бы избыточным. Даже странно, что, обладая такой харизмой,
такой потрясающей фактурой, Павел Константинович безнадежно влип – сначала в ее
мать, а потом – в нее саму. Впрочем, насчет себя Мика не обольщалась: это всего
лишь платье.
Платье маминого лица.
На мне оно выглядит даже лучше, чем на маме, подумала Мика.
Во-первых, ей восемнадцать, и, глядя на нее, Павел Константинович возвращается
в свои восемнадцать, в худшем случае – двадцать, именно тогда они с мамой
познакомились. А кто откажется вернуться в молодость, хотя бы ненадолго? Никто.
Тем более что в случае с Микой это возвращение может затянуться на годы.
Во-вторых…
Множество аргументов в пользу второго пункта Мика пропустила
и сразу перешла к третьему. Убийственному. Восемнадцатилетняя мама зависела от
Павла гораздо меньше, чем восемнадцатилетняя Мика, она ничем не была ему
обязана. Благополучие же Мики и Васьки держалось исключительно на плечах Павла
Константиновича, он был главным божеством Мики-Васькиной жизни. Зевсом, Одином,
солнцеликим Ра. Что еще она забыла?.. Ага, верховный жрец Каракалпакской АССР,
солнцеликий легко бы справился и с этой ролью. Абсурдная, хотя и не лишенная
живости мысль о Каракалпакии со дна пиалы придала Мике сил.
– …Не возникнет. Не возникнет ничего другого, Павел
Константинович.
– Почему, Нина? – брякнул он.
– Я не Нина, – она поправила его со всей
деликатностью, на которую была способна. – Как бы вам ни хотелось – я не
Нина.
– Конечно, нет… Прости меня. Прости, девочка.
– Не нужно. Я понимаю. Все из-за лица, оно кого угодно
введет в заблуждение. Я понимаю и не обижаюсь.
– Ты чудо. Хотя так ничего и не ответила мне… Я могу
надеяться? Пусть не сейчас – потом…
– Когда вам исполнится сорок четыре?
– Желательно, чтобы это произошло раньше.
Не произойдет, подумала Мика. Не произойдет, а жаль.
Искушение, с которым она приготовилась бороться, прошло стороной. А как бы было
прекрасно – подчинить себе непоправимо взрослого, наделенного нешуточной
властью, ворочающего немаленькими деньгами мужчину! Вертеть им, заставлять
ревновать по самым ничтожным поводам, приучить исполнять любой каприз,
выцыганить у него на лето бело-синий греческий остров Санторин и там и
остаться. Или наметить в жертву другой остров и все равно остаться: девочкой,
инфантой, чудом. Для него, Павла, а не для сопляков-ровесников в синтетических
плавках, с преющими подними нищими пенисами. Если к восемнадцати годам она не
удосужилась даже влюбиться, то какая разница – кого не любить? Павел
Константинович куда предпочтительнее любого сопляка и синтетику уж точно не
напялит.
Но так свойственная Мике прагматичность дала сбой. Все из-за
изменившегося угла зрения, на Павла Константиновича – в частности. Мика точно
знала, что поступит так же, как в свое время поступила мама.
Вежливый отказ, вот что ожидает всесильного Павла.
Вежливый отказ.
– …Хорошо, я не буду ждать, когда вам исполнится сорок
четыре.
– Ты готова дать ответ сейчас?
– Да.
– И что это… будет за ответ?
– Нет.
– Я дурак, – только и смог выговорить Павел
Константинович. – Круглый дурак, вылез со своим предложением… И даже
неудосужился спросить… У тебя кто-то есть? Какой-то симпатичный парень?
Угол зрения.
Под этим углом Мике была хорошо видна горизонтальная морщина
на лбу Павла Константиновича. И представить, что находится там, за
восхитительно ровными краями морщины, тоже не составило особого труда:
несколько разумных мыслей по поводу самой Мики и ее гипотетического парня. Ни
один парень не даст тебе того, что смогу дать я. Твой парень, Мика, наверняка
ездит на метро и стреляет у однокурсников по не самому престижному вузу деньги
на пивасик. Его главные переживания связаны с провальной игрой «Зенита» в
обороне и еще с тем, как скрыть от тебя триппер, случайно подцепленный на
интернациональной вечерние «Yankee, go home!». Он никогда не будет заботиться о
твоей сестре, а о ней, учитывая ее состояние, нужно заботиться. Ежедневно,
ежечасно.
Что касается синтетических плавок… О них и говорить нечего.
– Нет. Парня у меня нет, – сказала Мика. – Но
это ничего не меняет.
– И не изменит в дальнейшем?
– Не думаю, чтоб изменило.
– Ты еще больше мама… Еще больше Нина, чем я
предполагал.
Самое время выставить счет, Павел Константинович, подумала
Мика. За неприкосновенность квартиры, за безбедное существование на протяжении
двух лет, за Сашу и Гошу, за деликатесы из дорогих супермаркетов, а главное –
за Ваську. Мика никогда не забывала, что именно он, Павел Константинович, взял
на себя трудный разговор о смерти родителей. Наверняка этот разговор потребовал
гораздо большей изобретательности, чем вся Микина ложь – дядя Пека (тогда еще –
дядя Пека) отличился и тут: он не подставил Мику, не выдал ее. Отсутствие
вероломства – вот что делало Павла Константиновича непохожим на Зевса, Одина и
солнцеликого Ра. И на всех остальных богов, только и умеющих, что выставлять
счета в самый неподходящий момент. Быть может, он останется верен себе и сейчас
– и санкций за дерзкое Микино «нет» не последует?..
– …Со временем я верну все деньги, которые вы на нас
потратили, – это было не менее дерзкое, а главное – ни на чем не
основанное заявление.
– Не нужно меня обижать, Мика.
Проклятье, он действительно остался верен себе. Он был даже
более благороден, чем когда-либо, и от этого благородства Мику затошнило.
– Я считаю, что будет справедливым…
– Справедливо, когда сильный помогает слабым. И когда
мужчина берет ответственность за женщину…
И уступает в трамвае место пассажирам с детьми и инвалидам,
подумала Мика. Ей хотелось, чтобы Павел Константинович ушел, умер, разложился
на атомы, пал бы к ее ногам цветком анемона, – или (пусть его!) снова
обернулся бы дядей Пекой, тотемным столбом их с Васькой благополучия. Но Павел
Константинович вовсе не желал раскладываться на атомы, он все вещал и вещал о
справедливости и бескорыстии, а потом (как это бывало обычно) – переключился на
Ваську.
