— Займитесь этим немчиком, Алиса.
— Сегодня же напишу плакат для встречи в аэропорту…Я
действительно приехала в Шереметьево с плакатом и с очередной пачкой писем,
которую еще с утра вытащила из абонентского ящика (письма я намеревалась
почитать по дороге, чтобы ожидание герра Райнера-Вернера Рабенбауэра было не
таким тоскливым). Эта пачка, вернее, одно из писем в пачке, так испортило мне
настроение, что я едва не пропустила объявление о прибытии самолета
“Люфтганзы”, следующего рейсом из Мюнхена.
Письмо было засунуто в блеклый конверт без обнадеживающего
обратного адреса. Я ненавидела отсутствие обратных адресов: как правило, за
ними скрывались сладострастные пасквилянты, тихопомешанные защитники литературы
Большого Стиля или секс-хулиганы, готовые залить спермой из своих худосочных
брандспойтов любое, даже едва тлеющее, книжное откровение. Подобные письма я
никогда не показывала Аглае и, как правило, выбрасывала в корзину прямо на
почте. За исключением особо выдающихся или особо циничных образцов. Они и
составили небольшую подборку, которая хранилась в нижнем ящике моего рабочего
стола.
Непонятно зачем я собирала их. Все эти заскорузлые листки.
Все эти с мясом вырванные и испохабленные страницы из Аглаиных книг с
приписками: “Вот, спустил давеча на твою героиню, полюбуйся. С женой так не
получается последние пять лет…” Или — “Вы не просто графоманка, вы
графоманьячка!”. Или — “Я, потомок выдающегося писателя Козьмы Пруткова, подаю
на вас в суд за осквернение великого и могучего русского языка!”.
Предчувствуя нечто подобное, я вскрыла конверт. Из него
выпал листок с одной-единственной, набранной крупным шрифтом фразой:
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»
Листок не понравился мне. Очень не понравился. Я работала у
Аглаи несколько месяцев и за это время выудила из почты с добрых два десятка
подметных цидулек.
Подать в суд за осквернение великого и могучего — было.
Подать в суд за литературный плагиат — было.
Подать в суд за использование имени и фамилии в произведении
— было.
Но такой странной угрозы на моей памяти не было. Да и сукой
Аглаю Канунникову никто не называл, разве что очаровательные коллеги по
детективному цеху, да и то в семейном кругу. И при чем здесь цветы?..
Нужно поскорее избавиться от записки и забыть о ней.
Наверняка какой-то сумасшедший, не иначе. Сумасшедший, с литературным словом
“сука” наперевес.
Но выбросить конверт я не успела — появились первые ласточки
с рейса Мюнхен — Москва. И мне ничего не оставалось, как поднять табличку:
“RAINER WERNER RABENBAUER”.
За первыми ласточками последовали менее расторопные щеглы,
потом пришел черед основной стаи, и под самый занавес косяком пошли
неторопливые, слегка потрепанные в боях с таможней удоды.
Райнер-Вернер оказался бакланом.
Он вышел последним — когда я уже потеряла всякую надежду на
встречу. Баклан приблизился ко мне и сказал:
— Райнер-Вернер — это я. Вы представитель фрау
Канунниковой? Я кивнула.
— А где же сама фрау?
— Я — ее личный секретарь.
Аглая, как обычно, слукавила: Райнер-Вернер не просто хорошо
говорил по-русски. Он говорил по-русски практически без акцента. Хотя легкий
акцент все же был: он живо напомнил мне специфический говорок завсегдатаев
одесского Привоза.
— Меня зовут Алиса.
— Ага. Как “Алиса в стране чудес”?..
— Как “Алиса здесь больше не живет” <Фильм М.
Скорсезе.>, — отрезала я. Терпеть не могу когда начинают прохаживаться
по моему не слишком удачному имени.
— Понятно. А я — Райнер-Вернер. Впрочем, вы это уже
поняли. — Он склонил голову набок и принялся разглядывать меня самым
бесцеремонным образом.
Я тоже не осталась в долгу.
Райнер-Вернер был типичным немчурой из культур-фильма времен
Третьего рейха “Наш вермахт”. Коротко стриженные, зачесанные назад белые
волосы, правильной формы череп, правильной формы глаза, правильной формы нос… А
на монументальном подбородке Райнера-Вернера могла бы развернуться танковая армия
Гудериана. Без всякого стеснения. И еще осталось бы место для Рейхсканцелярии и
Бранденбургских ворот.
Массивная голова немца была посажена на такие же массивные
плечи. Опустить взгляд ниже я не рискнула: уж слишком вызывающе бугрились узкие
райнер-вернеровские джинсы. Самые сексуально озабоченные джинсы, которые я
видела в своей жизни.
Так и не дойдя до границ тайной радости нимфоманок, я снова
повернула обратно и уткнулась в левое немецкое ухо с болтавшимися там двумя
серьгами (о, майне кляйне <Мой маленький (иск, нем.).> Райнер-Вернер,
вермахт бы этого не одобрил!). На мизинце тоже что-то серебрилось, но
рассмотреть перстень я не успела. Немец поправил сумку на плече и по-свойски
обнял меня.
— Что будем делать? — спросил Райнер-Вернер. В его
контексте это прозвучало как: “С какой позы начнем?"
— Я отвезу вас в гостиницу, — сказала я. В моем
контексте это прозвучало как: “Я честная женщина и последний раз имела секс
четыре года назад. По телефону”.
— А фрау Канунникова? — В его контексте это
прозвучало как: “Можем и втроем. Она за главную, ты на подхвате”.
— Фрау Канунникова ждет вас завтра с утра. — В
моем контексте это прозвучало как: “Займись-ка ты лучше самоудовлетворением,
мальчуган”.
Райнер-Вернер понимающе засопел. И больше не сказал ни
слова. В полном молчании мы вышли из аэропорта и погрузились в такси.
Разговор возобновился только в районе дорожного указателя
“ХИМКИ”. Майне кляйне Райнер проводил взглядом бетонные соты и произнес:
— Давно мечтал побывать в России.
— Вы очень хорошо говорите по-русски, — сказала я
только для того, чтобы что-то сказать. Мечты немецкого жеребца меня не
интересовали. И еще это дурацкое письмо!..
— Моя мать была русской.
— Правда? Просто замечательно.
— Ничего замечательного в этом нет. Она нас бросила,
когда мне было полтора года. С тех пор я ее не видел.
— Извините.
— Ничего. Я уже вырос.
Мы снова замолчали, тем более что на горизонте замаячила
Москва.
— Это Москва? — спросил Райнер-Вернер.
— Москва, — односложно ответила я.
— Давно мечтал побывать в Москве.
— Да, я понимаю. — Гид из меня никудышный, это
точно.
"БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!” Первые два слова выглядели как
предупреждение. Последнее было явной угрозой. А этот странный, так до конца и
не подслушанный мной разговор в кабинете? Тогда Аглае тоже кто-то угрожал. Я понятия
не имела о существе вопроса, зато мне достался ответ: “…не стоит мне угрожать.
И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени”.
