При виде Аглаи немец пришел в восторг. Он долго лобзал
Аглаины перстни и кольца — так долго, что я начала беспокоиться. Но все
обошлось. Спустя две минуты Аглая вырвала руку и с милой улыбкой солгала:
— Рада видеть вас, Райнер.
— А это вам! — еще шире улыбнулся немец и протянул
Аглае пакет. А потом неуверенно добавил:
— Видимо, вам.
Аглая сорвала листок, потерла его и повела носом:
— Базилик, — сказала она. — И что мне с этим
делать?
Немец на секунду задумался.
— Засушить. И использовать как приправу. Замечательная
вещь.
— Да. Вы большой оригинал, Райнер.
Действительно, большой оригинал. Притаранить пряность в
качестве букета — до этого нужно додуматься. Базилик, надо же! Но это в стиле
оставленного в Нюрнберге простака-папочки — дешево и практично.
Жалкий тип.
Мы эскортировали жалкого типа на кухню, где был приготовлен
завтрак из серии “Утро с писателем”. Интеллигентный кофе, полные скрытого
достоинства тосты, нервный сыр со слезой и поджарый, тонко раскатанный пирог с
клубникой из ближайшей кулинарии.
Райнер-Вернер уселся на стул, жалобно под ним скрипнувший, и
осмотрел угощение.
— Я думал, что все будет по-русски.
— По-русски? — насторожилась Аглая.
— Ну да… Икра и водка.
Так и есть. Жалкий тип. А с учетом метелки, которую он
приволок, малыш Райнер не заслужил даже панировочных сухарей.
Видимо, Аглая думала точно так же.
— Вы переводите не те книжки, Райнер. И понабрались
всякой чепухи. Поверьте мне, что завтрак по-русски выглядит именно так, как он
должен выглядеть.
— Теперь я буду переводить нужные книжки. — Райнер
ухватился за кусок сыра. — Вас, meine liebe. Поверьте, для меня это
большая честь.
— Охотно верю.
Пока я варила кофе, они обменивались литературными
любезностями, неспешно принюхиваясь друг к другу. Немец, как ни странно,
оказался на высоте: книги Канунниковой читал, в названиях не путался и к тому
же непрестанно нахваливал метрессу, как нахваливают неожиданно получившийся
плов. Когда поток панегириков в адрес таланта Аглаи иссяк, сыр был съеден, а
кофе выпит, Райнер-Вернер (привычно срыгнув) перескочил на Москву, в которой не
провел и суток. Но за это время уже успел поднабраться впечатлений.
— Я гулял всю ночь, — доверительно сообщил он и
сунул руку под стол: очевидно, для того, чтобы проверить, не потерялся ли член
во время гуляний. — Москва — очень красивый город. И Россия —
замечательная страна.
— Ну да, — заметила Аглая. — Замечательная.
Если ты родился кедровой шишкой.
— Не понял?
— Давайте обсудим некоторые аспекты нашей будущей
работы.
— А как же кедровые шишки? — Несмотря на свой
идеальный русский, некоторые вещи Райнер понимал слишком буквально.
— Шишек вы себе еще набьете. Обещаю.
…Аглая оказалась не совсем права. Большинство шишек
досталось мне.
Немец проторчал в Москве неделю, и за это время добил меня
окончательно. И дело было не в его профессиональных качествах: как профессионал
герр Рабенбауэр был почти безупречен (насколько я вообще могла судить со своим
слабосильным университетским Deutsche <Немецким (нем.).>), разве что ему
не хватало легкости и изысканности Аглаиного стиля. Как редактор своих
собственных переводов он был основателен. Как переводчик, работающий с
иностранным автором, — любознателен и дотошен.
Но все остальное!
Чем больше я узнавала Майне Кляйне, тем чаще задумывалась о
его матери. Не на пресного же нюрнбергского папашу пенять, в самом деле! Должно
быть, мать Райнера была хамоватой потаскухой, склонной к бродяжничеству,
алкоголизму и промискуитету <Промискуитет (лат. — смешанный) —
предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами,
предшествовавших установлению в человеческом обществе норм брака и семьи.>.
К тому же ее еще в младенчестве наверняка выкрали цыгане. И привили любовь ко
всему блестящему.
Райнер-Вернер тоже любил все блестящее: кроме двух серег в
ухе, он был счастливым обладателем нескольких цепей с медальонами, серебряного
браслета и перстня на мизинце. И хотя немец никогда не представал передо мной в
неглиже, я нисколько не сомневалась, что пупок у него проколот, а на детородном
органе висят серебряные бирюльки в стиле инь и ян.
Наш совместный завтрак с Аглаей был первым и единственным.
Всю последующую неделю мы встречались на нейтральной
территории — и только вдвоем: Аглая была слишком занята романом. После
совместного распития кофе где-нибудь в недорогой забегаловке следовали прогулки
по городу. Эти прогулки (Райнер уверял, что они необходимы ему для погружения в
российскую действительность) были для меня сущей пыткой. Во-первых,
Райнер-Вернер не пропускал ни одной юбки, да еще взял за правило обсуждать со
мной достоинства и недостатки всех проходящих мимо женщин. Во-вторых, он
донимал меня расспросами на весьма специфическую тему: что может понравиться
русской женщине в… “Ну, вы меня понимаете, Алиса”.
Я поджала губы и высказалась в том плане, что шляться с ним
в качестве гида по Москве я, так и быть, согласна. Но в том же качестве
вышивать по койкам — извините, нет. Больше на эту тему понятливый немец не
заговаривал. Зато переключился на Аглаю.
— Расскажите мне о фрау Канунниковой, — попросил
он.
— Без комментариев, — ответила я. Этой фразе
научила меня сама Аглая. “Без комментариев” — главное и единственное оружие
личного секретаря.
— Но я не смогу уловить дух автора, не зная автора.
— Сможете, — уверила его я и добавила:
— Самое интересное в Аглае — это то, что она пишет.
Поверьте мне.
Последняя сентенция тоже принадлежала Аглае и была с успехом
опробована ею в многочисленных интервью.
— Она была замужем?
— Без комментариев.
— У нее есть дети?
— Без комментариев.
— Как давно вы у нее работаете? Вы — ее родственница?
— Без комментариев.
— Когда вы в последний раз занимались сексом, Алиса?
— Без комментариев, — привычно пробубнила я. И тут
же осеклась, а проклятый немец расхохотался, чрезвычайно довольный собой.
— Очень остроумно, Райнер. И, кстати, что мы тут…
Только теперь я сообразила, что мы стоим возле станции метро
“Алексеевская”. И сердце мое тревожно сжалось. Совсем недалеко отсюда, на улице
Бочкова, жила позабытая мною Дашка. Несколько раз я порывалась набрать ее номер
и несколько раз клала трубку. Да и что я могла ей сказать? Что живу теперь в
Москве и работаю у Канунниковой?
