Впрочем, происхождение цветов легко выяснить.
Я спустилась к консьержке, и она сообщила мне, что цветы
действительно принесены Аглае; что принес их парнишка в “шапке козырьком назад,
как называется, забыла, тьфу ты, черт”; что содержимое пакета проверено,
взрывчатки не обнаружено и мин нет.
И передайте привет нашей писательнице, она такая
талантливая, такая талантливая, мы все ждем ее новую книгу!..
Гвоздик в пакете было ровно сорок восемь — я обнаружила это
уже в квартире, когда вынула их, собираясь поставить в две вазы (в одну они не
помещались). Это не слишком мне понравилось, это не соответствовало правилам —
ведь количество цветов в букете должно быть нечетным.
Даже такое — сорок восемь!
Не сорок семь и не сорок девять — сорок восемь! Делится на
две вазы без остатка — в любых возможных вариантах. А может быть, Аглае
исполнилось сорок восемь лет, я ведь до сих пор не знаю ни месяца, ни дня ее
рождения… Ей исполнилось сорок восемь, и кто-то поздравил ее таким оригинальным
способом.
Очень оригинальным: нечетное число — для живых, четное — для
мертв…
Один цветок все-таки лишний.
Его нужно отделить от общей массы, и тогда все встанет на
свои места. Я заберу его к себе в закуток, будет очень мило. Успокоенная этой
мыслью, я отогнала Ксоло, вертевшуюся у меня под ногами. И она с пакетом от
цветов в зубах отправилась на лежанку.
А через несколько минут на кухне появилась Аглая.
— Очень мило, — сказала она, мельком взглянув на
гвоздики. — У вас появился поклонник?
— У вас. Эти цветы — ваши.
— Сомневаюсь.
В эту же секунду я тоже засомневалась. Я "посмотрела на
букет ее глазами; этому я, слава богу, научилась за три месяца — смотреть на
все ее глазами. Гвоздики и вправду были слишком просты для утонченной Аглаи, от
них попахивало почетными грамотами, одеколоном “Красная Москва” и колоннами
пролетариата, стершего зубы на стройках социализма.
— Ну не выбрасывать же, — протянула я.
— Зачем же выбрасывать? Поставьте их у себя. Остаток
дня я провела в окружении гвоздик. Из-за них я потратила целых полтора часа на
очередное письмо, с которым обычно справлялась за двадцать минут. Из-за них я
прочно застряла на термине “рогами шевелить” и плотно примыкающем к нему
словосочетании “рогач беспредельный”, которые украшали страницы первого романа
Аглаи. А теперь должны стать украшением ее глоссария.
Она ни от кого не ждала цветов. Цветы просто положили под
дверь. И при них не было никакой записки…
Стоп. Записка все-таки была. Мысль о ней пронзила меня
электрическим током. Как я могла забыть! Она ведь и сейчас лежит в нижнем ящике
моего стола!
Стараясь унять бешено колотящееся сердце, я отодвинула ящик
и дрожащими руками вытащила папку с грифом “ПАСКВИЛЯНТЫ. АНОНИМЫ. ГОРОДСКИЕ
СУМАСШЕДШИЕ”. Дорого бы я дала за то, чтобы одно-единственное послание из этой
папки никогда не приходило.
Но письмо было на месте. Полузабытое письмо с полузабытой
угрозой: “БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА.'"
Вот они и пришли, цветы, все сорок восемь — довольно
красноречивое четное число.
Стоило мне вынуть листок из конверта, как прежние, довольно
абстрактные, страхи вспыхнули с новой силой. Я еще раз осмотрела гвоздики —
теперь они не казались мне такими уж безобидными. Напротив, их растрепанные
головки вдруг ожили, резные лепестки свернулись в трубочки и вытянулись в мою
сторону.
Ничего опасного на первый взгляд.
Ни пистолетного дула, ни кинжального ребра. А что, если
цветы обработаны каким-нибудь ядом?! Чем-нибудь вроде ртути или таллия? А я
даже не знаю, как они выглядят. И можно ли ими хоть что-нибудь обработать…
Господи, ну почему у меня в школе была тройка по химии?!
Несколько секунд я прислушивалась к себе: нет, ни тошноты,
ни головокружения. И волосы не лезут пучками. И никаких резей в желудке, а о
других симптомах отравления я не слышала и не читала. Да и в книгах метрессы
злодеи никогда не использовали яды. Удавки из манильской пеньки, струнные
карнизы, холодное оружие всевозможных размеров и модификаций — от мачете и
самурайских мечей до вязальной спицы; и старые добрые “Макаровы”, которыми так
славно проделать дырку в черепе, — все это было. А вот ядов — не было.
Нужно избавиться от цветов. И чем быстрее, тем лучше.
Аглая накрыла меня, когда я тащила охапку гвоздик к двери.
— Все-таки решились? — сочувственно спросила она.
Я покраснела и пролепетала что-то невнятное в духе:
"Вот, решила забрать их с собой, если вы не
возражаете”.
Она не возражала.
…В последующие полтора месяца — до самой середины декабря —
были присланы еще два букета желтых гвоздик — братья-близнецы первого. Борьба с
цветами стала неотъемлемой частью моего существования. А бороться было с чем:
телепередачи с участием Аглаи Канунниковой пошли косяком. В каждом уважающем
себя эфире ей торжественно вручали традиционный букет роз. На творческих
встречах выбор оказывался более широким: корзины хризантем от устроителей,
связки гвоздик от любителей ее ранних — жестких — вещей. И задумчивые анемоны
от ценителей поздней Аглаи — мастера детектива “закрытой комнаты”.
Справляться с бесконечным потоком флоры было достаточно
легко — Аглая не питала к цветам никакой любви. За все это время мы
схлестнулись лишь однажды — по поводу симпатяги-бонсая.
Карликовое деревце было преподнесено “любимой писательнице”
недавно вернувшимся из Токио чинушей. Чинуша служил в одном из департаментов,
еще не погорел на взятках и по самому малейшему поводу мотался за границу.
Книги Аглаи стали для него чем-то вроде “самолетного чтива”, с которым даже
перелет Москва — Сидней оказывался не более продолжительным, чем перегон
Планерная — Новоподрезково.
Бонсай умилил Аглаю и насторожил меня: еще бы, на деревце
красовались мелкие цветочки, а лицо чинуши не вызывало никакого доверия. Это
было лицо садиста, поднаторевшего на порке розгами социально не обеспеченных
слоев населения.
Аглая так крепко прижала бонсай к груди, что я сразу же
поняла: мне придется туго.
— Прелесть, не правда ли, Алиса? — сказала она,
когда мы вернулись в квартиру на метро “Аэропорт”.
Я пожала плечами.
— Пожалуй, я поставлю его у себя в кабинете…
Только этого не хватало!
— Не думаю, что это хорошая идея. — Я ухватилась
за горшок и потянула бонсай к себе.
— Уберите руки. — Голос Аглаи не предвещал ничего хорошего.
— Не уберу.
— Уберите.
— Не уберу.
Мы тащили деревце в разные стороны, и никто не мог одержать
полной и окончательной победы. Пока в дело не вмешалась Ксоло. Собачонка
подпрыгнула, ухватила меня за рукав и, шлепнувшись на пол, громко залаяла. От неожиданности
Аглая выпустила горшок, а я, лишившись опоры, рухнула на пол. Вместе с бонсаем.
